Школьные страдания без границ

Ученик – такой, каков он есть. В этом все.
Даниэль Пеннак

Недавно я увидела книгу, которая сразу же завладела моим вниманием, а заодно мыслями и чувствами, – оторваться от нее, переключиться на что-то другое сразу стало очень сложно. В заглавии стоит: “Школьные страдания” (наверное, многим из тех, кто выбрал профессию учителя, это состояние хорошо знакомо). Автор – Даниэль Пеннак, современный французский писатель, более двадцати лет преподававший в школе французский язык и литературу, имеющий большой опыт работы с трудными детьми.

Читается книга буквально на одном дыхании, как роман (кстати, одно из предыдущих произведений писателя, посвященное пробуждению у школьников интереса к серьезной литературе, так и называлось – “Как роман”).

Ее главный герой – двоечник, тот самый ребенок (независимо от возраста, любой ученик для нас, педагогов, всегда останется ребенком), который давно решил: “У меня это никогда не получится”. Образ – собирательный: автор пишет о французских подростках 70-х, 80-х, 90-х годов прошлого столетия, в большинстве своем из неблагополучных семей (неполных, живущих на мизерные родительские заработки или пособия, часто имеющих другой цвет кожи, лишенных каких-либо надежд на будущее), и рассказывает, что пришлось пережить в детстве ему самому (“…я плохо учился, и она <мама> так и не оправилась от этого”, – читаем мы на первых же страницах).

По мысли Пеннака, помочь таким школьникам учитель может, только глубоко разобравшись в их психологических особенностях. Взрослый должен вместе с детьми проанализировать причины их неудач, вселить в них веру в себя и медленно, шаг за шагом, помогать им преодолевать многочисленные пробелы в знаниях.

Как строит свою работу автор – как педагог и (позже) писатель? Внешне все выглядит очень просто: просто разговаривает с подростками, терпеливо выясняя у них, что именно, по их же собственному убеждению, “никогда не получится”. Оказывается, под местоимением “это” (то, что не получится) у ученика скрывается целый ряд ситуаций, каждую из которых еще нужно сформулировать словами – “облечь в форму”: что конкретно он не смог когда-то сделать по заданию учителя. Одновременно разворачивается анализ основных грамматических категорий: местоимений, существительных, глаголов, наречий – настоящий простор для учителя, работающего творчески.

Однако, продолжая вместе с автором размышлять над судьбами такого непростого народа, как неуспешные ученики, мы видим четко выстроенную педагогическую систему, в основе которой – глубокое уважение к личности каждого ребенка. В результате у детей, казалось бы, совсем отчаявшихся, на которых взрослые давно махнули рукой, рождается надежда: можно преодолеть все. Они привыкают к интенсивной интеллектуальной деятельности (замечу, что уроки в школах, где преподавал Пеннак, длились по 50 минут) и начинают получать удовольствие от того, что могут выучить наизусть и в любой момент воспроизвести по памяти довольно объемные отрывки из художественных произведений различных жанров и стилей, написанных в разные исторические эпохи – от Средневековья до наших дней; от того, что постепенно все лучше справляются с написанием диктантов, а чуть позже по заданию учителя сами составляют тексты для диктантов на изучаемые правила.

В книге много мыслей, которые так и хочется назвать педагогическими законами, – с их понимания было бы очень полезно начинать обучение этой профессии. Приведу фрагменты, на мой взгляд, наиболее точно отражающие педагогическую позицию автора.

– Что? Я – жирный бестелесный юнец? (Господи! Опять он…) Кто тебе позволил говорить за меня?

Черт побери, зачем только я вспомнил о нем – об этом двоечнике, которым был когда-то, зачем только вызвал из небытия это неистребимое воспоминание? […]

– Все вы одинаковые, учителишки! Чего вам не хватает, так это спецкурса по незнанию! Вы сдаете кучу экзаменов по приобретенным знаниям, проходите разные конкурсы, а ведь первое, чему вы должны учиться, – это умению понимать состояние не знающего того, что знаете вы! Здорово было бы, чтобы на каком-нибудь крутом экзамене кандидата на престижную должность в шикарном лицее попросили бы рассказать о какой-нибудь самой страшной его школьной неудаче, например о полном завале с математикой, […] и чтобы он попытался объяснить причины этого явления!

– Он свалил бы вину на своего тогдашнего преподавателя.

– Не пойдет! Учитель виноват – знаем, проходили! Нет, пусть покопается поглубже, пусть по-настоящему разберется, почему так разболтался в тот год. Пусть ищет причину в себе, вокруг себя, у себя в голове, в душе, в организме, в нейронах, в гормонах – везде! И пусть еще вспомнит, как выбрался из этого! Что ему пришлось для этого сделать! Про те самые внутренние ресурсы пусть расскажет! Где они там у него водились, эти ресурсы? Я больше скажу: надо бы еще спрашивать у начинающих учителей, почему они выбрали этот предмет, а не другой. Почему захотели преподавать английский, а не математику или историю? Из любви к предмету? Ладно, тогда пусть покопаются среди предметов, которые не любили! Пусть вспомнят о своих трудностях с физикой, […] о поддельных освобождениях от физкультуры! Короче, надо, чтобы у тех, кто собирается преподавать, не было иллюзий относительно их собственного школьного прошлого. Они должны хоть немного прочувствовать состояние незнания – если хотят помочь нам из него выбраться!

– Если я правильно тебя понимаю, ты считаешь, что учителей надо набирать скорее из бывших двоечников, чем из отличников?

– А почему нет? Если они выбрались из этого и помнят, какими были когда-то? В конце концов, ты мне многим обязан!

– …

– Разве нет?

– …

– Нет? А вот я думаю, что ты мне просто страшно обязан по части преподавания. Ведь ты и учителем стал только потому, что был раньше двоечником. Не так? Будь честным. Если бы ты блистал в классе, занялся бы чем-то другим.

[…] Плохой ученик сам возьмет себя в руки – только научите его этому! Только этого от вас и требуют!

– Кто требует?

– Я!

[…]

– Подскажи средство – как преподавать, не будучи подготовленным к “этому”?

– В методах недостатка нет. […] Вы только и делаете, что прячетесь за разными методами, хотя в глубине души прекрасно знаете, что никакой метод тут не поможет. Потому что ему кое-чего недостает.

– Ну и чего же ему недостает?

– Это неприличное слово, […] которое совершенно нельзя произносить ни в школе, ни в лицее, ни в университете. […] Если ты только высунешься с этим словом в разговоре об образовании, тебя линчуют на месте.

– ...

– Любовь.

Заканчивается книга о большой учительской любви, способной буквально воскресить к жизни даже самого безнадежного двоечника, замечательной метафорой: писатель сравнивает педагога с человеком, выводящим из комы стайку оглушенных ласточек. Оглушенных – жизнью, не подчиняющихся привычному ее течению, упорно набивающих собственные шишки и, чуть ожив, моментально исчезающих в будущем.