Где ладья ни рыщет, а у якоря будет

“Нету слез против матерних...”

Вот-вот перевалит осень в зиму, а зима раз-раз и к весне покатится, придет пора классному руководителю (особенно в выпускных классах) напомнить детям слова, которые я в заголовок вынесла: “Где ладья ни рыщет, а у якоря будет”, то есть, куда бы ни унесли вольные ветры из отчего дома, всё равно однажды потянет туда, где брошен якорь, даже если и не нами брошен, а еще нашими предками, врос в дно, вцепился, заилел – не оторвать.

Со своими ребятами я говорила о верности отчему дому каждый год, разные брала произведения в помощь, а вот как-то решила провести классный час по рассказу Бориса Викторовича Шергина “Ваня Датский”.

 Сомнения были, не скрою, еще какие, рассказ-то таким волшебным языком написан, что вполне детям сказкой может показаться, а мои девятиклассники, хоть и с северным говорком, хоть и деревенские, но уже не лыком шиты – телевидение и Интернет сделали свое, простите, подлое дело. Сомнения усилились, когда на глаза мне попалась информация о том, что некий театр “Ведогонь” (признаюсь честно, незнакомый мне, да и откуда ему знакомому быть, если он в Зеленограде, а я со своими ребятишками вон где) поставил спектакль по этому рассказу, и рекомендован он был для просмотра детям семилетнего возраста. Я просто расстроилась, но из упрямства классный час все-таки решила провести.

А сейчас села статью писать, начала искать точку опоры и наткнулась на брошюру “Увидеть Россию” Светланы Дьячковой и Юлии Силинг (Библиотечка “Первое сентября”. “Классное руководство”, № 11), а в ней сказано: “Одна из важнейших задач патриотического воспитания – дать детям возможность увидеть саму Россию: ее природу, достопримечательности”.

Подумала: я ведь тоже эту важнейшую задачу решать берусь, только показать детям хочу не природу России и даже не достопримечательности ее, а вещи более глубинные – привязанность русского человека к своей земле, к родной матери и то, что привязанность эту никаким успехом, никакими материальными благами порвать нельзя.

Возьмите для доказательства судьбу Ивана Алексеевича Бунина – и успешен был, и знаменит, и не беден. А вот перед смертью завещал тело свое в цинковый гроб положить, никто не знает зачем (шутка насчет боязни, что змея в гроб заползет, я думаю, не в счет), а скорее всего – мечта хоть мертвым в родную землю вернуться – вот, мне думается, в чём истина.

Такими примерами я ребятишек к главному разговору постепенно готовлю, потому что твердо решила для себя “Ваню Датского” с девятиклассниками читать, тем более что Ваня покидает свою мать как раз в четырнадцатилетнем возрасте.

“…Торговала булками честна вдова Аграфена Ивановна”

Приношу на урок румяные теплые булочки, стараюсь их донести до ребят именно теплыми, а для этого уроки местами перебрасываю (с разрешения директора, разумеется, у нас на этот счет полная демократия), то есть урок литературы ставлю на шестой, а классный час – на первый. Это еще и хитрость своеобразная, придает предстоящему разговору загадочность и создает дополнительный вес в глазах ребят. (Как же, Валентина Павловна литературой пожертвовала, небывалое дело! Глупые, где ж им понять, что это тоже литература, только не по программе, да и оценки на этом уроке не я и не им ставить буду, а они сами поступки героев будут оценивать.)

Урок начинается со смешочков – вольностей (булочки пробуют, хвалят, даже выясняют, кто испек, – мой авторитет растет прямо как на дрожжах!).

Пока они с булочками управляются, я уже на доске имя автора написала и название рассказа, готовлюсь чуть-чуть с автором познакомить. Много времени на биографию этого чудесного писателя потратить не могу, иначе на сам рассказ мало останется, закончить-то на этот раз придется со звонком.

Поэтому без особых предисловий зачитываю отрывок из статьи Владимира Личутина “Душа неизъяснимая” в журнале “Литература в школе” (№ 2/1996): “В убогой каморе, невдали от окна, завешанного солдатским одеялом, на узкой железной койке сидит старец: у него громадный, изжелта-бледный лоб, коего уже редко касается дневной свет, тонкий благородный нос и поясная серебряная борода, как бы всколыхнутая тем восторгом, что исходит от немощного человека. У Шергина согбенная высохшая фигурка, окутанная длинной рубахой, но от широко распахнувшихся, слегка подголубленных слепых глаз, коих глубину не покидает живая мысль, от всего одухотворенного лица исходит та постоянная радость, которая мгновенно усмиряет вас и укрепляет. И ваше посещение, ваш приход не тягостен ни вам, ни хозяину. От природы Шергин не был шибко красовит, но та долгая духовная работа, коей без остатка отдался писатель, то совершенствование, порой изнурительное, похожее на лютейшую немилость и каторгу, именно та бесконечная духовная и мыслительная работа наложили на облик писателя свой отпечаток, по-иному вылепили его”.

Мне удается избежать пересказа биографии, что более характерно для уроков литературы, но я попыталась дать детям образ необыкновенного человека. В этом коротком отрывке они подметят всё: и убогость жилища, и поясную бороду, и высохшую фигурку, и слепые глаза… От разговора обо всём этом невозможно уйти, как нельзя не показать и портрет писателя, который в 1966 году нарисовал с натуры Илья Голицын, а также грех не показать и фотографию, которая висела над его солдатской кроватью, на этой фотографии он, еще молодой (1915 год), сидит рядышком с пинежской сказительницей Марией Дмитриевной Кривополеновой. Но это всё потом.

А пока – словесный образ писателя, созданный Владимиром Личутиным, название рассказа на доске, аромат свежих булочек, не успевший выветриться из класса и мой вопрос:

– О чём мы сегодня будем говорить?

– О бедных и сытых (отталкиваются от образа писателя и увязывают его с пышными булочками)…

– О мальчике Ване, которому кто-то дал вкусную булочку…

– О мальчике, который помог слепому писателю…

– О писателе, который рассказывает о себе, а называет себя Ваней…

Итак, на фамилию никто не обращает внимания, верных предположений практически нет.

Выяснив, что рассказ ребятам незнаком, хотя немного из Шергина они уже знают, например, кое-кто читал и помнит очерк “Мурманские зуйки”, а также помнят, как в пятом классе все упражнялись в рифмах, подражая Борису Шергину и его “Рифмам”.

Поэтому я, разделив рассказ чисто условно на три части, начинаю читать первую (всего чаще читаю сама, чтобы верно расставить акценты, а тут-то уж сам Бог велел – текст хоть и полусказочный, но труднопроизносимых слов много): “У Архангельского города, у корабельного пристанища, у лодейного прибегища, в досельные годы торговала булками честна вдова Аграфена Ивановна. (…) И не было об Аграфенином сыне слуху двадцать лет”.

Лукаво смотрю на детей – промахнулись с прогнозами-то, ох, промахнулись. Ну, да ничего, можно ведь и исправиться.

Отрывок прочитан небольшой, поэтому проблем с восстановлением в памяти текста почти ни у кого не возникает, разве только у тех, кто на работу еще не настроился и сохраняет игривое настроение.

– В чём же вы ошиблись?

– Булки продает женщина, ее зовут Аграфена Ивановна.

– Редкое имя?

– Редкое, так теперь девочек уже не называют…

– А у нас в Красной Горе жила тетя Граня Горюнова, она недавно умерла…

– А в Ратаевской Горке тоже жила Граня, ее еще мужики Графиней звали…

Вот видите, это имя характерно для наших северных мест.

– Она, наверное, богатая, раз занималась торговлей, сейчас тот, кто торгует, тот и богатый…

– А почему Аграфена Ивановна продавала в порту свои булочки? Как она отвечала любопытным горожанам?

– “Я тружусь, детище свое воспитываю…”

– Обратите внимание на ее слова, она не деньги заколачивает, и не лопатой их гребет, она трудится… Много трудится, рано встает.

– “Умрем, дак выспимся…”, – говорит она.

– Этим своим трудом и ранними подъемами она сына воспитывает, она же не говорит, что кормит его, или одевает, или на “крутую тачку” ему деньги зарабатывает, нет, своим примером она его готовит к будущей взрослой жизни…

– Она ему пример подает, чтобы он вырос и тоже стал трудиться…

– В честь кого назвала Аграфена Ивановна своего сына?

– В честь дедушки, она – Ивановна, и сын у нее Иван.

– Да, это ниточка, которая связывает поколения, я тоже Дима, как мой дед.

– Почему Иван единственный сын, ведь раньше у поморов были большие семьи?

– Она говорит, что мужа у нее “море взяло”, значит, она рано овдовела и больше не вышла замуж, а одна воспитывает сына.

– Почему вы решили, что она больше не вышла замуж?

– Так автор же в самом начале называет ее “честна вдова”, значит, честная, о муже всё время помнит и никого больше не полюбила…

– Почему она сына называет не дитя, а детище?

– Ивану 14 лет, по тем временам он уже почти взрослый, сам запросился в море идти…

– Какие слова говорят о горе матери?

– “Мама заревела, как медведица…”, то есть очень страшно.

– О чем просил Иванушко свою мать?

– Он просил благословения…

– Да, ребята, он хотел, чтобы мать попросила у Господа счастливого для него пути…

– Я слышала, как мать ругала Ленку, а бабушка говорила, что нельзя так, что материнское слово вперед бежит и дорогу торит…

– А Иванушко уехал без материнского благословения, значит, с ним случится что-нибудь страшное?

– Давайте попробуем предположить.

– Корабль потерпит крушение…

– Корабль захватят пираты…

– В Дании Ваня заболеет и умрет…

“Я не скажусь ей, только издали погляжу…”

Чтобы положить конец прогнозам-ужастикам, я предлагаю послушать продолжение рассказа: “Нету слез против материнских. Нет причитанья против вдовьего. (…) Ване бы не бежать, а он побежал. Его и схватили, привели в полицию”.

– В чем вы ошиблись?

– Ваня не утонул, не погиб, не умер…

– Значит, всё это ерунда насчет материнского благословения, он живет и счастлив, жена у него, дети…

– Нет, он не совсем счастлив, он тоскует по матери…

Вот тут самое время дать детям материнский плач (распечатанный на листочках), пусть они в него вчитаются и поймут, что на смену реву раненой медведицы пришла тихая тоска, которая гложет душу, вот почему мать каждое утро выходит на берег моря и плачет (дети читают каждый про себя).

– Изменило ли это горе мать?

– Изменило. В начале рассказа она шумная, со всем рынком сразу говорит и ругается, ее все уважают и побаиваются, даже зовут по имени и отчеству, а тут уже видно, что от прежней Аграфены Ивановны мало что осталось, она превратилась в старуху, ее уже и зовут просто Аграфена, жалеют.

– Дошли ли до сына материнские слезы?

– Автор говорит, что слез Аграфены было так много, что они превратились в тучку и упали дождем на сыновнее сердце…

– Он так сильно тосковал, что стал как ненормальный, больной, уже слышался ему голос матери, он даже видел ее, как живую…

– О чем переживает его жена?

– Видимо, она из рассказов Вани знает, что в России силен авторитет родителей, нельзя ослушаться, она ему говорит: “В России строго: узнает мать – не отпустит!”

– Почему Ваня только через двадцать лет собрался повидать мать?

– Он повзрослел, а раньше молодой был, глупый, а может, боялся…

– У него выросли свои дети, и он понял, что они тоже однажды могут уйти из семьи без разрешения…

– “Маму бы повидать! Жива ли?” Его мучила мысль о том, что матери могло уже и не быть на свете…

– Какой он увидел свою мать?

– “…постарела мама, рученьки худые”.

– Почему Ваня не открылся матери?

– Он побоялся, что мать узнает его, заплачет, и ему будет от нее не оторваться.

– Он семью свою жалел…

– Как он помогал матери?

– Он оставлял ей деньги…

– А можно ли деньгами искупить вину?

– Нельзя. Ему надо было бы упасть матери в ноги и просить прощения, а он не сделал этого и попался, как вор.

“Здесь такие добрые люди!”

В третьей части необходимо выйти на тему урока: “Где ладья ни рыщет, а у якоря будет”

Поэтому я, обратив взоры детей на доску, где написана тема, прошу высказать свои прогнозы: чем закончится рассказ?

– Мать вцепится в него, и он не сможет уехать…

– Он напишет жене, и она к нему приедет, и все станут жить вместе…

– Жена уговорит мать, чтобы она отпустила Ваню…

Прошу обратить внимание на третий подзаголовок: “Здесь такие добрые люди!”

– Чьи это слова?

Мнения единого на этот вопрос я не получаю, потому что мнения разделились – кто-то говорит, что такими словами Аграфена уговаривает жену Вани, кто-то считает, что сам Ваня в письме пишет такие слова жене, чтобы уговорить ее приехать в Россию, а кто-то догадывается и о том, что такую оценку дала русским людям жена Вани, когда побывала в гостях у Аграфены.

А я читаю третью часть: “Аграфена тихонько говорит приставу…(…) По имени Вани, который бегал в Данию, и фамилия их – Датские”.

Ребята улыбаются, явно довольны финалом. А я не провожу обсуждения этой части, просто предлагаю детям ромашку, на которой семь лепестков – семь вопросов.

Каждый выбирает себе лепесток (в больших классах следует сделать три-четыре ромашки или же объединить детей в группы), потому что знаю из опыта: упор будет сделан в основном на последнюю часть, которую мы еще не обсуждали.

Лепесток первый: этот рассказ утешил меня тем, что…

– Ванины дети и жена приехали в Россию, их внуки- правнуки и сейчас живут на Севере, на Руси.

Лепесток второй: этот рассказ позабавил тем, что…

– Ваня не хотел признаваться матери и поэтому на вопрос пристава отвечал на английском языке: “Ноу, ноу! Ноу андестенд ю!”. А еще тем, как ловко Аграфена его поймала – перехитрила…

Лепесток третий: этот рассказ заставил меня помечтать…

– Я мечтаю о том, как тоже закончу школу и уеду из дома, но только я уеду с разрешения родителей… Я мечтаю, как вернусь потом домой и все мне очень обрадуются…

Лепесток четвертый: этот рассказ растрогал меня…

– Очень трогательно торговки заступались за Ваню, они даже Аграфену опять стали называть по имени и отчеству: “Аграфена Ивановна, отпусти ты его!”. А еще то, как Ванин старший сын прожил у бабушки год и уезжать не захотел, очень ему у бабушки понравилось…

Лепесток пятый: этот рассказ заставил меня содрогнуться…

– Я содрогнулся, когда Аграфена приказала Ване рубаху снять, а вдруг бы не оказалось этих родимых пятен?

– Мать и через долгие-долгие годы помнит каждую метинку на теле своего ребенка. Я вспоминаю похожую, но более грустную историю. В Чечне погиб мой сосед Саша Новиков. Сестра Таня поехала на опознание, она долго не могла узнать брата, так был обезображен труп. Тогда она позвонила домой, и Сашина мама Зоя Ивановна сказала, что на руке у Саши есть большое родимое пятно. Так Саша был опознан и привезен для погребения домой.

Лепесток шестой: этот рассказ заставил меня плакать…

– Я, конечно, не плакал, но щипало в глазах, когда Аграфена решилась все-таки отпустить сына: “Ладно, дитя, я тебя прощаю и отпускаю тебя, только ты сними с божницы Спасов образ, сними своими руками и поклянись мне, что на будущий год сам приедешь и старшего внука мне на погляденье привезешь…”.

Лепесток седьмой: этот рассказ заставил меня размышлять…

– Этот рассказ заставил меня о многом размышлять, ведь он о любви, о любви матери к сыну, о любви сына к матери, о любви бабушки к внукам и о любви Ваниной жены к Аграфене (“И полюбилась кроткой датчанке Ванина мать…”), а самое главное – это рассказ о любви к той земле, где человек родился. Десять раз сходил Ваня в кругосветное плаванье, разных чудес насмотрелся, а родной архангельский порт забыть не мог, ведь правильно сказал автор: “Где ладья ни рыщет, а у якоря будет”.

На дом я задаю расспросить родителей и записать похожие истории из жизни. На их основе мы выстроим еще один классный час, потому что тема верности родной земле, своей семье очень глубокая – черпать и черпать из нее, не достать донной мути.