Любимый учитель

Каждый учитель хочет, чтобы его любили ученики.

Каждый настоящий учитель любит своих учеников.

Эти два утверждения, которые на первый взгляд кажутся неоспоримыми, отнюдь не так однозначны, как нам хотелось бы…

Тема превратностей любви в отношениях “учитель – ученик” неисчерпаема, и, думаю, многие педагоги могут поделиться своими воспоминаниями: как в них влюблялись ученики, а они – в учеников.

С учительской любовью, кажется, всё понятно: учитель – это перманентная влюбленность. Не любовь к детям вообще, а влюбленность во вполне конкретных детей. Это состояние, перерастающее в стойкое, ответственное чувство родительской заботы.

“Он нам как отец родной”, – говорят дети о таких учителях. Как отец! Кто же может быть “как отец”? Отчим. Учителя – добрые и справедливые отчимы для своих учеников. А те – их приемные дети. А в основе этих отношений – настоящая человеческая драма.

Таким учителям твердят, что они забывают свое место – за учительским столом поближе к широкой классной доске. Их подозревают в комплексах и отклонениях от нормы. На них смотрят снисходительно, как на блаженных. Их обзывают дилетантами и гордецами. Их пытаются обидеть, напоминая об отсутствии порой собственных детей. Их обвиняют в безответственности и вмешательстве в чужие судьбы. Их оскорбляют, подозревая в корысти и низменных инстинктах.

А они всего лишь любят этих неродных родных детей. Всякий раз комплексуя, испытывая чувство неполноценности, требуя подтверждения родительской “аккредитации”, боясь нарваться на неожиданное и жестокое: “А какое вы имеете право?” Постоянно оговариваясь: “Конечно, я понимаю, что не родной отец...” или “Может быть, я действительно не имею права?..”, но тут же добавляя (по меньшей мере, про себя): “Но это мое дело!”. Ведь как отчимы они поражены в правах, но не в обязанностях, не в любви.

Они не подменяют родителей – просто выполняют за них черновую работу.

Бывает, что между учителем и учеником возникает особый тип почти родственных отношений. Это не сознательно выстроенные семейные отношения. Они не объявляются, в них не зазывают. Их не превращают в педагогическую модель, да из нее они и не произрастут. Родственные отношения возникают сами собой, индивидуально, органично, на основе долгого общения, привязанности и, в конце концов, глубокого взаимного чувства. Это редкая, высшая, счастливая форма человеческих взаимоотношений, отнюдь не являющаяся педагогической целью.

Таких учителей нередко критикуют, им напоминают, что надо держать дистанцию. Да, мы опасно и довольно бездумно сближаемся со своими учениками, более того – с азартом. В конце концов, и они, и мы, испытывая настоящую страсть, оказываемся в положении очень близких людей. И страшно пугаемся, однажды поняв это. Что теперь с этими отношениями делать? Ведь не могут же они длиться всю нашу жизнь? А как без них – представить себе почти невозможно.

Многого боятся любящие люди. Выдержат ли они испытание любовью? Смогут ли ее защитить, пойти на жертвы? Некоторым даже снится их страх, их предательство. Но настанет время, многие их них поступят крайне невыгодно для себя, потому что стыдно и неловко, совестливо поступить по-другому. Это откуда?.. Это воспитывается? Или просто присуще человеку и каждый мало-мальски образованный психолог с привычным апломбом пояснит прописные истины?

Если учитель полюбил ученика, а тот его – нет, это такая же человеческая драма, если бы случилось наоборот. Разница лишь в том, что учитель по определению любвеобилен, а ученик, как правило, однолюб.

Когда я, двадцатичетырехлетний, приехал в Москву, отбыв свои два года по распределению, проработав учителем в одной из оренбургских школ, спустя, наверное, месяца два раздался звонок от моих друзей из такого далекого и теперь навсегда близкого уральского города.

– Ты что женился? – спросили меня.

– На ком? – задал я нелепый вопрос.

– На Дине Гурвич?

– Вы что с ума сошли? – удивился я.

– Все говорят… У нас вот даже фотография есть... Нет дыма без огня, а?

– Что за фотография?

– Вы на свадьбе. Скоро в Москву приедем, привезем.

Я получил фотографию: мы с Диной под ручку, она  – в фате, я  – в костюме у Вечного огня в городе Оренбург. Именно сюда приезжают все счастливые пары в день свадьбы.

Мне было странно, смешно и грустно смотреть на этот откровенно и неумело сделанный фотомонтаж.

… Дина, ученица десятого класса, отличница, была на шесть лет моложе своего учителя, то есть меня, молодого человека, приехавшего зачем-то из Москвы преподавать историю в обыкновенной оренбургской школе.

Эта умная серьезная девушка сильно отличалась от остальных учеников. Она всегда была готова к уроку, что называется – палочка-выручалочка: ее всегда можно было спросить, если какая-нибудь комиссия нагрянет или урок пойдет вкривь и вкось. Отвечала так, что от зубов отскакивало. Не просто, как бездумная зубрила, она учила материал с пониманием.

Поначалу я даже не догадывался, что такой постоянной подготовленностью во многом обязан влюбленности в меня. Потом стал догадываться. И испугался. И стал дистанцироваться.

Дина была девушкой не очень красивой, даже не привлекательной. А я был слишком молодым, чтобы посметь серьезно и правильно с ней поговорить. А как правильно? К тому же мое учительство Дина-то как раз всерьез не воспринимала. Именно она позволила себе как-то раз, оставшись одна в классе после урока, обратиться ко мне на “ты”. Ни до, ни после нее никто из моих учеников – юношей и девушек – себе такого не позволял.

А Дина неожиданно обратилась – так ласково, так по-матерински. Ей наверняка казалось, что я беззащитен, и хотелось меня как-то успокоить, защитить, приласкать. Ей богу, мне даже не было смешно в тот момент. Страшно и в то же время как-то пронзительно трогательно.

Я попросил ее никогда больше так не делать. Она снисходительно улыбнулась, хмыкнула и тихо сказала: “Хорошо, как скажете”.

Пожалуй, с того разговора и началось некоторое успокоение в наших отношениях. И вот теперь “свадебная” фотография. Как некий постскриптум, напоминание о былом чувстве…

Cколько потом за мою педагогическую карьеру было похожих случаев – неожиданные ступоры во время опросов или, наоборот, сюрпризно-блестящие ответы, асимметричные обиды, анонимные письма…

Педагогика здесь не работает, учитель практически лишается возможности заниматься профессиональной деятельностью. Всё окрашивается в эмоционально-личный фон, провода оголены и искрят по любому поводу.

Что тут делать, как поступать? Ой, тяжело сказать, так как всё очень индивидуально. В одних случаях надо поговорить с родителями, в других – это категорически запрещено. В некоторых ситуациях можно пообщаться по душам, иногда – наоборот: надо сразу лишить иллюзий и показать дистанцию… Но всегда необходимо следить за состоянием психики. Неразделенная любовь всем возрастам покорна и может привести к попыткам суицида. Меня, слава Богу, это миновало, но я знаю случаи, когда люди это пережили и всю жизнь потом себе не могли простить, что недосмотрели. Не должно быть равнодушия.

Я вспоминаю замечательный фильм Сергея Соловьева “Спасатель”. После школы парень, работающий спасателем, спасает свою одноклассницу, решившую утопиться. Когда он стал выяснять причину, оказалось, что замечательный учитель литературы, которого она любила еще со школы, практически не заметил ее, когда они случайно встретились на улице, не обратил внимания, кивнул, как одной из сотен таких же, как она.

И молодой человек, имевший и свои счеты с учителем, который был кумиром для многих, не задумываясь, влюблял в себя учеников, соблазнял их эмоциональными, романтическими, “литературными” разговорами, а на самом деле был к ним равнодушен и любил лишь свой предмет – литературу, не замечая живую жизнь вокруг, предъявляет ему счет.

Я знаю учительницу, в которую были влюблены многие мальчишки ее школы, переставшую после этого фильма заниматься “педагогикой”, то есть тесным общением с детьми после уроков, – только преподавание своего довольно сухого предмета.

Дина Гурвич звонила мне потом пару раз, когда приезжала в Москву. Первый раз – довольно скоро после истории с фотографией, и я не решился встретиться. Второй – спустя много лет, когда она, уже замужняя женщина, как-то нашла меня по новому телефону, но и ей, и мне было понятно, что встреча уже не нужна.

Дина говорила очень спокойно, рассказывала о себе, о детях, спрашивала о моем семейном положении. А голос ее был всё тот же – ласковый и поглаживающий, как будто она продолжала жалеть и любить этого беззащитного, неприспособленного юношу-учителя, волею судеб заброшенного куда-то далеко от дома.