Детище Ломоносова и Шувалова

25 января 2010 года 255 лет со дня основания МГУ

 

25 (12) января 1755 года императрица Елизавета Петровна подписала указ об учреждении Московского университета. Через сто лет эту дату, на которую приходится Татьянин день, стали отмечать как День студента. Ее празднуют до сих пор, причем не только те, кто учится в МГУ.

Первый блин

Еще на исходе правления Петра Великого, в 1724 году, в Петербурге был учрежден первый университет. Сегодня, спустя почти триста лет, трудно представить, что главной проблемой первой в России высшей школы оказалась нехватка студентов.

К занятиям пытались привлечь учащихся различных духовных училищ, но те, как правило, оказывались годны лишь для подготовительной гимназии. О приемных экзаменах в таких условиях речи, разумеется, не шло. Несмотря на такую демократичность условий приема, обучение в академическом университете так и не стало популярным. В 1726 году там учились восемь студентов, в 1752 – двадцать, в 1758 – шестнадцать.

Московский университет неизбежно столкнулся бы с той же проблемой, если бы не важная привилегия для его выпускников из дворянского сословия, которой его отцы-основатели Михаил Ломоносов и Иван Шувалов смогли добиться от императрицы Елизаветы Петровны, – окончив курс, выпускники получали офицерский чин. Государственная казна оплачивала обучение части студентов-разночинцев, это были так называемые «казеннокоштные» студенты. К тому же университет находился не в столице, а в провинциальной тогда Москве, а значит, подальше от власти и дворцовых интриг. По замыслу создателей университета всё это должно было создать атмосферу, схожую с атмосферой средневековых университетов, с их духом вольности и сосредоточенности на чистой науке.

Отцы-основатели

Итак, созданием Московского университета Россия обязана усилиям двух людей – Михаила Ломоносова и Ивана Шувалова. О первом – великом ученом и подвижнике отечественной науки – известно многое: сын поморского крестьянина, он через полстраны добрался до Москвы, чтобы получить образование; обучался в Славяно-греко-латинской академии; стажировался, как бы сейчас сказали, в Германии; стал автором целого ряда естественнонаучных теорий, опередивших его время; превратился в одного из самых выдающихся поэтов своего времени; подвизался, правда, с меньшими успехами, на историческом поприще…

О втором творце университета – Иване Шувалове – в советское время говорить не любили, а если всё же уделяли ему внимание, то интонации были отнюдь не восторженные: мол, реакционер и царедворец, ничего особенного для будущего МГУ не сделавший. А между тем это в корне неверно. Достаточно сказать, что Ломоносов покинул Москву в 1758 году, получив назначение в Петербургский академический университет, в то время как Шувалов оставался попечителем своего детища еще почти пять лет – до конца 1762 года, когда он попал в опалу у новой императрицы Екатерины II.

И надо отметить, что годы попечительства Шувалова были далеко не худшими. Первый попечитель распоряжался университетом как рачительный хозяин, вникая во все сферы его жизни: от бытовых вопросов до чисто научных. При этом самодуром Шувалов не был и там, где чувствовал, что не очень разбирается сам, не чурался советов того же Ломоносова. И это притом что сам Шувалов своей просвещенностью заслужил уважение не только в России, где дворяне в то время были нацелены, главным образом, на успехи на военном поприще, но даже и в Европе.

Подвело Шувалова отношение к университету как к своей собственности. Не слишком отделяя свой личный бюджет от университетского, он щедро вкладывал финансы в свое детище. Однако порой, нисколько не считая это чем-то незаконным, он и как бы занимал у университета, за что ему был выставлен счет в годы опалы.

Следующие попечители были в первую очередь чиновниками и именно с этой позиции строили руководство университетом. После ухода Шувалова Василий Ададуров провел тщательную ревизию университетской казны, что само по себе было явно небесполезно. Но одновременно он вместо прежних патриархальных отношений привнес в университетскую жизнь дух чиновничьей канцелярии, что стало одной из причин упадка университета во второй половине XVIII века.

Гастрономическое неравенство

Шувалов и Ломоносов задумывали университет как пространство максимально возможного в то время равенства. В чем-то с этой задачей им вполне удалось справиться: на одной скамье получили возможность встретиться и нищие солдатские дети, и отпрыски самых благородных аристократических семей.

Делили их не по происхождению, богатству или социальному статусу, а по прилежанию в учебе. В столовой было даже два стола: прилежный и ленивый. Ленивый стол отличало отсутствие скатерти, деревянная посуда и самое простое кушанье: черный хлеб, соль и квас. Попасть в лентяи, которым, к слову, полагалось есть стоя, могли выходцы из любого сословия, единственный критерий – неудачи в учебе.

Но равенство было далеко не полным. И за ленивым, и за прилежным столом сидели лишь особо отличившиеся студенты, остальные рассаживались по другим столам. И вот тут-то и вспоминали о сословных различиях. Дворянские столы стояли в светлом месте у окошек, разночинские – у задней стены. Посуда у дворян была из английского фаянса, ложки – из серебра; разночинцам приходилось довольствоваться оловом. Дворянским отпрыскам доставались щи и жаркое, остальные обходились без жаркого.

Даже когда Павел I на исходе XVIII века в основном уравнял в правах студентов-дворян и разночинцев, в частности, повелев носить одинаковый мундир, место для гастрономического неравенства все равно осталось. Пироги для одних пекли из крупитчатой муки, а для других – из простой пшеничной.

Университетская сборная

Университет с самого начала задумывался как новый центр городской жизни Москвы. Столица старой Руси должна была стать образовательным центром европейского уровня.

Не очень сочеталась с этим идея замкнутой университетской корпорации: многие преподаватели даже организовывали частные пансионы для абитуриентов, тем самым с самого начала приучая будущих студентов к жизни, что называется, в собственном соку.

Впрочем, полной герметичности все-таки не получилось. Вопреки замыслам отцов-основателей, не университет поглотил город, а в большой степени наоборот: город – университет.

Одно из ярких доказательств этого – самое активное участие студентов в народных гуляниях москвичей. Гуляли жители старой столицы на широкую ногу, а главное, часто: на Масленицу, на Ивана Купалу, на Новый год – всего до тридцати раз за год.

Одним из любимейших развлечений горожан были кулачные бои. Старинная русская военная игра привлекала не только простой люд – фабричных, торговцев, ремесленников, – но и вполне обеспеченных и благородных горожан. Команды формировались по социально-территориальному признаку. Непременным участником боев была и университетская сборная. Главными противниками студентов были бурсаки Духовной академии. Любопытно, что даже университетские диспуты один из современников сравнивает именно с кулачными боями.

Формально студентам было запрещено участвовать в кулачных битвах: «Студент, получивший шпагу, должен вести себя благородно и избегать подобных игрищ, которые исчезли перед силою образования и времени», – отмечает историк Степан Шевырев. Но на деле, по-видимому, это было не более чем декларацией о намерениях: студенты любили размять кулаки, а особо смелые получали славу университетских героев.

Татьянин день

Впрочем, университет не только вовлекался в праздничную жизнь Москвы, но и смог подарить городу один праздник, тем самым хотя бы частично реализовав мечту Ломоносова и Шувалова. Речь, разумеется, о Татьянином дне. Впрочем, прежде чем этот праздник завоевал любовь самих студентов, не говоря уж о горожанах, прошло целое столетие.

Дело в том, что в первые десятилетия истории университета студенты отмечали окончание учебного года. Этот день начинался вручением торжественных грамот и медалей, а заканчивался буйными студенческими пирушками. В то же время Татьянин день – нынешний День студента – считался праздником официозным и не пользовался особой популярностью среди учащегося сословия.

Трудно сказать, что изменилось в середине XIX века, но именно с этого времени обычаем среди студентов стало отмечать праздник святой Татьяны. Правительство, в то время не особенно жаловавшее студенчество и справедливо считавшее его источником вольнодумства, сквозь пальцы смотрело на проделки университетской молодежи 25 (12) января: в этот день им можно было практически всё.