Третье действие

Обычно кружки и студии существуют для того, чтобы заняться любимым делом, научиться тому или иному ремеслу. Наш театр был, в первую очередь, местом общения, формой реализации педагогических амбиций, неким совместным делом, тем, что раньше называли предметной деятельностью с учащимися, в процессе которой не на словах, а на деле можно попробовать реализовать те или иные жизненные установки.

Начало

Возникшая еще в школе, когда я был классным руководителем 9-го класса (по нынешней нумерации – 10-го), наша театральная студия была просто группой тех детей, кого я смог «раскрутить» на постановку школьного спектакля.

Сценарий для него написал мой друг, выпускник филфака МГПИ (он же будет в ближайшие годы нашим бессменным драматургом), декорации помогал делать другой приятель – с худграфа, а песни написал еще один знакомый; вскоре появились друзья-взрослые, которые согласились быть актерами. Так в детском театре с самого начала не специально, но появилась группа интересных взрослых людей, с которыми стали общаться мои ученики. Тем самым была прорвана привычная ситуация, когда все зациклено и сконцентрировано на одном взрослом наставнике, вокруг которого роятся дети.

Первый спектакль назывался «Письма для учителя». Сюжет прост: пропал классный журнал, и классный руководитель, пойдя на поводу у администрации, попросил учеников написать, что они знают о пропавшем журнале, разрешив не подписываться. Учитель получил восемь анонимных писем, из которых ничего не узнал о пропавшем журнале, но зато много узнал о своих учениках и понял о себе. По тем временам это был острый спектакль.

Мы делали его полгода, у нас не было еще никакого коллектива, а так – группа ребят старших классов, которая дважды в неделю приходила в актовый зал на репетиции. Поначалу все шло как обычно: опаздывали, не успевали выучивать текст, превращали репетиции в балаган. Но по мере приближения премьеры, когда спектакль стал обретать плоть, когда его очертания уже явно проглядывали, когда экватор, точка невозврата были пройдены, все стали нервно-сосредоточены, страшась, но вместе с тем и ожидая дня премьеры.

Спектакль прошел на ура: дети всегда с благодарностью воспринимают труд своих сверстников. Уже в первый же вечер несколько человек из тех, кто отказался участвовать в прошлом году, прибежали сами, высказав пожелание играть в следующем спектакле. Сомнений в том, что он будет, ни у кого не возникало.

На пути к педагогическому театру

Второй спектакль «Карантин» оказался серьезнее по содержанию, а его герои – старше (школьникам всегда интереснее и престижнее играть не себя, но себя в будущем – более взрослых). Речь шла о студентах строительного отряда, застрявшего в Астрахани во время эпидемии холеры. Экстремальные обстоятельства проявили истинные качества людей – чего они стоили на самом деле.

Сам сюжет, неоднозначность характеров и поступков героев требовали большего разговора с актерами об их роли, о нравственно-этических проблемах. Так вокруг спектакля все более возникало общение.

На «Карантине» мы сделали шаг вперед во всем: декорации стали сложнее, появились осветители, фонограмма спектакля, стало еще больше написанных специально песен. К слову, песни из первого спектакля позже стали почти обязательными для исполнения на каждой совместной вечеринке. (Кстати, такая же судьба постигла и песни из будущих спектаклей. Поются все эти песни и до сих пор).

Спектакль прошел с еще большим успехом, чем первый. Но вскоре за ним прозвучал последний звонок для моего выпускного класса – главного поставщика актеров наших спектаклей. Казалось, что с их уходом из школы, с прекращением моего классного руководства наш театр, который был тогда лишь группой хорошо относившихся друг к другу людей, которым интересно вместе делать спектакли, естественно прекратит свое временное существование.

Но через несколько дней после выпускного вечера ко мне домой пришли двое ведущих актеров нашей студии: один собирался в будущем профессионально заниматься театром, другому казалось, что его призвание – педагогика. Мы обсуждали будущее. Как выяснилось, никто не хотел и не собирался прекращать ставить спектакли. Но очевидно, что их одних недостаточно. Решили создать педагогический театр, где главным было бы не само театральное представление, а внутренняя атмосфера и жизнедеятельность коллектива и спектакли обладали бы не только эстетическим, но и воспитывающим влиянием на зрителей. Так возникла идея «третьего действия», о котором чуть позже.

Клубная жизнь

Новый спектакль мы ставили уже в ДКШ (Дом комсомольца и школьника). Это был «Счастливый билет» – в определенном смысле современная сказка: мальчик нашел трамвайный билет, который оказался волшебным; теперь некий наглый джинн исполняет его желания, параллельно незаметно подчиняя себе его волю. В какой-то момент мальчик хочет «искусственным образом» получить любовь нравящейся ему девочки, но терпит неудачу. Тогда он находит силы порвать с джинном и его «халявой» и начать строить свою судьбу и отвечать за нее самостоятельно.

Мораль проста: в конечном итоге герой понимает, что всего в жизни должен добиваться сам, не надеясь на чудо и помощь сомнительно-соблазнительных субъектов.

С этого спектакля можно было говорить, что мы создали свой театр. Во-первых, он стал окончательно разновозрастным коллективом. Во-вторых, внутри театра началась активная клубная жизнь: мы ездили в разные города, постоянно ходили в другие театры (к Спесивцеву, в студенческий театр МГУ), организовывали тематические встречи (по Высоцкому, Битлз), собственные вечера под настоящий самовар, организовали закрытый киноклуб. У нас появилась своя программа: в принятой «Декларации», где были сформулированы главные принципы и приоритеты нашей жизни, текст которой висел в рамочке за кулисами, пункт первый гласил: «Воспитанник театра должен уметь оказывать конкретную помощь людям». Это было наше кредо.

У нас появилась своя газета «Дверь». Большинство ребят в театре почувствовали свою духовную родственность друг другу, стали настоящими друзьями на всю жизнь.

Кто бы мог подумать?!

Но главное, как я сказал, было наше ноу-хау – так называемое послеспектаклевое третье действие. Сам спектакль становился лишь иллюстрацией, эмоциональным поводом к разговору на тему. Основная цель постановки – эмоционально затронуть молодых зрителей, пришедших на спектакль, создать атмосферу для диалога, совместно отрефлексировать увиденное, проговорить тему вслух, услышать, что думают по этому поводу другие, выслушать их мнения, увидеть проблему под иным углом зрения, в конечном итоге, глубоко задуматься над теми или иными нравственными вопросами, расширить собственное сознание.

Когда заканчивалось собственно театральное действие, объявлялся обычный перерыв – антракт. После чего актеры, переодевшись, спускались в зал, где они, теперь ничем не отличаясь от зрителей, начинали с ними разговор о спектакле. Но не о том, как он поставлен, а, скажем так, об идее. Конечно, если спектакль был провальный с театральной точки зрения, эмоционально трудно было бы что-нибудь обсуждать. И, конечно, то так, то этак обсуждение сбивалось на театральную критику, но возвращалось к сюжету.

Обычно оставалось после самого спектакля подавляющее большинство всегда заполненного зала (на игру «своих» любят ходить так же, как читать местные газеты). Но многие ходили специально ради третьего действия. На разговор. На импровизацию общения. Потребность в нем оказалась огромная. Кто бы мог подумать?!

Именно так назывался наш следующий и, пожалуй, самый лучший и важный спектакль. Впервые он был написан не взрослым автором, а повзрослевшими ребятами: два ведущих актера театра написали каждый свою часть спектакля. Первое действие проходило в интерьере обычного двора, на скамеечке, где гуляла местная хулиганская молодежь. Потом, после перерыва, декорации трансформировались в интерьер шикарной квартиры, в которой у сына дипломата, студента МГИМО, проходила вечеринка. Ничего не связывало одно и другое действие, кроме того, что и там, и там, несмотря на образовательный уровень, лексику, социальные различия, маленькая, казалось, подлость приводила к настоящей трагедии.

Чистое дело

Справедливости ради надо сказать, что многие из студийцев серьезно увлеклись именно театром, и нам тоже была совершенно не безразлична сама театральная постановка. Мы участвовали в театральных городских конкурсах и ежегодно становились его лауреатами.

Мы поставили «Будь здоров, школяр!» Окуджавы (сам вовсе не комплиментарный автор повести после прогона остался доволен), «Король Матиуш» по Корчаку, вставив его частью в подлинную историю, произошедшую в одном из московских интернатов.

Тем не менее, все студийцы считали, что спектакль состоялся, только если успешно прошло наше третье действие. Если именно после него, после общего, трудного, открытого разговора со зрителями после спектакля, раздавались аплодисменты.

Но всему приходит конец. Последний спектакль не получился. Мы замахнулись на «Чайку по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха, но погрязли в обсуждениях. И, в конце концов, «Чайка» не взлетела. На то было много внутренних причин. Это не тема нынешнего воспоминания.

Педагогический театр постепенно умирал. Зато внутри театра образовалась своя студия, которую возглавил мой бывший ученик, не желавший смириться с тем, что театра больше не будет. Они ставили поэтические спектакли, пытались в новом составе восстановить старые постановки. У них было уже больше театрального, а третьего действия не получалось. Зато сохранялся просвещенческий дух и продолжала действовать «Декларация» о намерениях.

Из студии вышли два будущих профессиональных режиссера. И все же, я уверен, как для театра, так и для студии, в первую очередь, были важны и запомнились атмосфера, общение, подвижнический смысл того, что мы делали.

…Спустя много лет я попросил ребят написать, чем для них был театр. Много, что было написано, – личное, внутреннее. Но что касается общих мест: «театр бы самым нужным и чистым делом, которым я занимался», «в театре я впервые почувствовал себя нужным людям», «я в театре был впервые счастливым», «обрел друзей на всю жизнь», «стал культурным человеком», «именно в театре я понял, что такое ростки человеческого в человеке».