Память или патриотизм?

От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Ф.И.Тютчев

Не понимаю военных памятников. Их много. Их слишком много. В каждом городе и селе, в каждой деревне и за деревней. Вдоль автодорог, на перекрестках и в чистом поле – повсюду памятники.

Кто сказал, что память военных лет надо увековечивать количественно? Думаете, я забуду про войну, если монументов окажется меньше?

В больших городах они угнетают масштабом. Монументальные изваяния нависают над тобой, маленьким рядовым гражданином, подавляют своей огромностью.

Почему кто-то думает, что память надо увековечивать гигантскими сооружениями из камня и металла? Думаете, моя память будет короткой, если на холме не будет воздвигнут высоченный штык?

В небольших населенных пунктах проезжающего то и дело встречают гипсовые фигуры, которые в апреле (по традиции – субботник) красят серебрянкой. Сколько их по стране – кто-нибудь считал? Почему их так много и все они такие одинаковые?

Обычно это воин в сапогах, плащ-палатке и каске. В руке у него автомат. Иногда – знамя. На лице, как принято выражаться, застыло выражение суровой скорби.

Умом понимаешь, что жители села пытались увековечить память погибших и не желали никому ничего дурного. Но когда эти гипсовые солдаты-близнецы встречают тебя тут и там, начинаешь думать: а правда ли памятник должен быть именно таким?

Нехорошо, когда при взгляде на монумент приходят мысли не о геройских подвигах, а о типовом исполнении.

Мне кажется, что лучше уж вообще не надо никакого памятника, чем эта стандартная болванка, выкрашенная серебрянкой.

Но нестандартные монументы порой еще ужаснее. Любили у нас скульпторы подходить к теме «творчески» и ваять как бы сцены из настоящих сражений. О господи, зачем?

Эти скульптурные группы, размахивающие то автоматом, то знаменем! Эти условно трактованные политруки, воздевающие оружие и как бы увлекающие взвод в атаку!

В бою это было настоящим подвигом. Зачем переводить героический порыв в плоскость пустой аллегории? Вот сейчас, в наши дни, кого увлекает за собой этот бронзовый герой? куда? в вечный бой? да с кем же?

Бывает и хуже. Я знаю памятник в виде солдата, выбегающего с гранатой навстречу врагу. Очень мило подъезжать к этому монументу с западной стороны. Ты едешь – и вдруг навстречу тебе выскакивает бронзовый великан со связкой гранат. Это как понимать-то? Разве я враг или фашист какой? Зачем же прыгать на меня с гранатами? Что хотел сказать мне автор монумента своей, извините за выражение, креативностью?

Иные же идут по пути наименьшего сопротивления и устанавливают на пьедесталы единицы боевой техники. Эти танки на постаментах! Зенитные орудия, нацеленные в абстрактное небо! Самолеты, непременно нависающие над перекрестком! Они выводят меня из душевного равновесия – я не понимаю логики! Какой смысл в почитании боевых машин?

Ставят в тупик комментарии: «Это танк лейтенанта Такого-то, который первым ворвался в село». Господибожемой, ну что из того, что первым ворвался? Ну, оказался он первым в колонне и на прямой дороге, и удалось ему, допустим, въехать в околицу, не разворотив колхозный амбар! И стрелял он метко-метко, исключительно по фашистам, и ни разу не попал вон в тот дом, видите – с красной крышей; там жила вдова с тремя детьми.

Нет, танкистом вообще быть страшно. Надо быть смелым и отважным, чтоб идти в танкисты. Но это «первым ворвался» звучит ужасно глупо. Какая разница, первым или вторым? Как будто второму уже не пришлось и сражаться, на готовенькое приехал! Как будто первый – герой, а остальные – так себе!

И в самом деле, что за подход – «первым ворвался»! Это война, а не олимпиада. На войне не распределяются призовые места.

А самое грустное в том, что эти монументальные комплексы – с изваяниями, аллеями, клумбами и фонтанами – уводят нас от осознания военной драмы в область пластических искусств и вообще ландшафтного дизайна. Мне почему-то кажется, что это унижает память павших.

Кстати, о «павших». Это такое красивое слово. Слишком.

Эти прекрасные, возвышенные слова, настраивающие на элегическую грусть – типа «погибшим за свободу», или «павшим в боях», или «отдавшим жизнь за Родину», – кажутся мне фальшивыми.

Они не рассказывают о том, что происходило на самом деле. Как людей косило пулеметным огнем. Как рвались снаряды, как падали бомбы, как бойцы «пропадали без вести» – потому что при прямом попадании снаряда от человека остаются только разбросанные куски: какая уж тут «весть»!

Мальчики, ушедшие на войну, не были бронзовыми и гранитными. Живыми они были, теплыми, стрижеными и смешными. И их убивали – живых мальчиков.

Они не «отдавали жизнь», а гибли страшной, грязной и несправедливой смертью. Этот ужас нельзя обозначать романтическими словосочетаниями, настраивающими на возвышенный лад.

Война не должна быть романтична. Потому что она омерзительна. Потому что она противоестественна и отвратительна. Красивые слова как бы примиряют нас с трагедией, переводят ее понимание в некую художественную плоскость. Я не хочу понимать войну эстетически!

Я не хочу, чтобы трагедия жизни и смерти становилась изящной словесностью.

Потому что война – это кошмар и беда. Воспоминание о ней не должно быть нестрашным.

Самые страшные (и потому самые правильные) памятники – это обычные камни или бетонные блоки, к которым приделаны более или менее мраморные таблички с именами.

Почему-то нет никакой возможности пройти не глядя – непременно подходишь и читаешь.

Смерть равняет всех, и фамилии на табличках пишут в алфавитном порядке.

В деревнях это страшно. Потому что подряд идут пять, десять, восемнадцать одинаковых фамилий.

Простое сопоставление инициалов и дат позволяет понять, что под военными камнями лежат братья и сыновья братьев.

Жили-были, допустим, Алексей, Борис, Василий и Дмитрий – четыре брата, все Григорьевичи. Женились, вырастили сыновей. И пришла война. И вот прописаны теперь на смертном памятнике Григорьевичи – все четверо, и тут же три Алексеевича, четыре Борисовича… и Васильевичи здесь же, и Дмитриевичи.

Невозможно думать об этом без дрожи. Потому что у Григория была жена. И у каждого Григорьевича была жена. И даже, может быть, успели женить кого-то из Алексеевичей и Васильевичей…

Эти вдовы – жены и матери – не упомянуты на мраморных досках. А между тем – представьте себе женщину, у которой война взяла мужа и сыновей!

Они были молоды, вокруг кипела революция. Играли комсомольскую свадьбу, веселые безбожники, – невеста красовалась в красной косынке. Строили «мы наш, мы новый мир», растили детей, преодолевали «временные трудности» – ради чего? Ради этих смертных табличек?

Представьте себе эту женщину, товарищи патриоты. Это вам не бронзовая статуя, не гранитная «родина-мать». Это живая мать, потерявшая все.

И этой матери, между прочим, некогда было стоять со скорбным лицом. Надо было поднимать страну, разрушенную войной. Пахать и сеять надо было, восстанавливать заводы, растить оставшихся детей. И женщины это делали.

Воевать тяжело. А легко ли жить после того, как повоевали?

Вот об этом надо думать. Не о том, что танки наши быстры и ракеты далеко летают. О женщинах, слезами которых оплачивается военная мощь.

Для меня нет «героев войны» – есть только жертвы.

Гарнизоны приграничных крепостей, принявшие первые удары фашистской армии, – думали ли они о своем высоком предназначении? Нет. Некогда им было думать – надо был отстреливаться, пока живы. Кадровые военные и ребята-добровольцы – все они выполняли приказы командования, которые, как известно, не обсуждаются. Московские ополченцы, которые полегли костьми у самого края столицы, – они выполняли свой долг, не думая, что он «священный». У них просто не было другого выхода: или обороняться и погибнуть, или спрятаться и погибнуть. Первое все же красивее.

Война не оставляет выбора. Это хуже стихийного бедствия, потому что от человека ничего, совсем ничего не зависит.

Сказанное не отменяет личного героизма каждого конкретного бойца. Но и герои войны – все равно жертвы. Ибо – кроме того, что мы называем подвигом, – у них не было иного способа остаться человеком.

Это нехорошо, когда обстоятельства навязывают человеку выбор между славной смертью и бесславной смертью.

В жизни не должно быть места подвигу! Если кто-то должен совершить подвиг – значит, что-то нарушено, сломался нормальный ход событий, происходит что-то дурное и скверное. Война – это ненормально. Жизнь должна быть мирной, безопасной и счастливой. «Dulce et decorum est propatria mori» (Сладка и прекрасна за родину смерть. Гораций), но жить ради своей родины куда слаще, – разве не так?

Вот об этом должны говорить нам памятники.