Расческа

С уроков сбегают не только дети, но и учителя. Иногда потому, что просто нужно на несколько минут уйти. Иногда потому, что обижаются на учеников. Но главное – не ошибки, которые хоть однажды совершает каждый в своей жизни. Главное – выводы, которые человек после этого делает.

Первый год работы в школе проходил на редкость удачно. Мне сразу дали 10-й класс. Отношения с ребятами сложились хорошие, уважительные. Я вел себя с ними просто, но не допускал фамильярности. Через несколько месяцев за мной установилась репутация строгого и требовательного учителя. Опрос проводился тщательно и без снисхождения.

Случались, правда, исключения. Когда я опаздывал на первые уроки (так получалось...), ребята терпеливо ждали меня, тихо занимаясь своими делами. Я смущенно входил в класс, извинялся и начинал урок сразу с объяснения нового материала.

В тот весенний день я не опоздал. Классу предстоял «жестокий опрос». Скоро экзамены, мои первые выпускные экзамены. Мы «отрабатывали» билеты.

Как всегда, перед произнесением первой фамилии в классе воцарилась льстящая учителю тишина. И вот первый вопрос, первая фамилия, первый отказ выйти к доске, первая двойка. Дальше я вызвал еще несколько учеников, но и они оказались не готовы отвечать.

Я так настроился на урок, а он с треском проваливался. Не в силах скрыть свое раздражение, обиду, я разразился гневным монологом. В нем было все: и великое предназначение истории, и мой напрасный труд, и их неуважение ко мне, и порочность лени, и необходимость быть образованными людьми.

Я внимательно слушал себя и, пожалуй, остался доволен. Сделал паузу. Это была, по-моему, прекрасная пауза. Тишина в классе. Опущенные головы учеников. И вот в этот торжественный момент один из них, сидевший на последней парте, веселый и шалопутный Володя Разгульнов, медленно провел пальцем по зубьям вдоль всей металлической расчески. Этот звук, прогремевший в «высокой» тишине, произвел шокирующий эффект. Класс взорвался смехом.

Я был оглушен, раздавлен, оскорблен до глубины души. Смех быстро смолк. Справиться со своим уязвленным самолюбием я не смог. Взял журнал, минуту постоял в снова наступившей тишине, сказал, что занятие окончено, и вышел из класса. К этому времени прошло двадцать минут урока.

Войдя в учительскую и немного успокоившись, я стал ждать депутацию учеников с извинениями и просьбой продолжить урок. Минут через десять из окна увидел, как мой 10-й класс в полном составе шумно и весело натягивает сетку на школьной волейбольной площадке, готовясь к игре. Я приглядывался, надеясь хоть кого-то не найти среди них. Но, увы, здесь был весь класс.

Не буду подробно описывать свое состояние: догадаться нетрудно. И все же это была ночь не только переживаний, но и раздумий, и она не прошла даром. Я кое-что понял. Понял, что никто не хотел меня обидеть, – все получилось непреднамеренно. Понял, что дело не столько в Разгульнове, сколько скорее в моей собственной учительской напыщенности, в чрезмерных амбициях. Наконец, я понял, что никто из ребят так и не догадался о моих переживаниях. И сразу стало легко, хотя и немного за себя стыдно.

На следующий день я вошел в класс и вел урок, как всегда, будто ничего не произошло. И с тех пор больше никогда не позволил удалить себя с урока.

…Потом в течение своей не короткой учительской жизни я не раз возвращался к этому эпизоду. В том смысле, что, желая обидеться на детей, вспоминал, что чаще всего обидеть лично меня не было их намерением. Что не надо во всем искать это личное отношение, не надо искусственно доводить себя до состояния, когда пропадает даже чувство юмора, исчезает легкость общения, а взамен нее появляется горячечное состояние, в котором пребывает обиженный человек, совершая непродуманные и неточные поступки.

Вспоминаю, как на первом классном часе в новой школе, повернувшись для чего-то к доске, я тем не менее особым боковым зрением, о котором знают все учителя, увидел, что один парень показывает соседу по парте, как воображаемыми ножницами стрижет бороду. Это имело прямое отношение ко мне, чья борода, как казалось, должна была придавать солидности. И я попросил его выйти из класса. В тот же день милая учительница литературы, классный руководитель параллельного класса, спросила меня – зачем я выгнал такого-то. Я объяснил. «Имейте в виду, – заметила она, – это, возможно, самый интеллигентный мальчик из вашего класса». Только чуть позже я понял, что совсем даже не зазорно чего-то не увидеть и не услышать. Тем более если это и не предназначалось нашим ушам и глазам.

В какой-то момент в наших школах стали попросту запрещать удалять детей из класса. Выгнать ученика – было своего рода профессиональным риском: а вдруг именно в это время он совершит преступление, попадет под машину и так далее. Да, мы ответственны за их жизнь в школе, но и за их поведение. Есть вещи, которые нельзя терпеть, нельзя за них не наказывать. В том числе и удалением со своих уроков. В противном случае безнаказанность порождает лишь полную распущенность.

Тем не менее удаление из класса – высшая мера педагогической защиты, человеческого достоинства желающих получать знания. Высшая и исключительная. Нужно испробовать все меры воздействия и почаще вспоминать, что причиной плохого поведения может быть просто дурное настроение, какие-то неурядицы дома или желание показаться, обратить на себя внимание. Бывает и так, что мы предвзяты и на первое место выходит наша нелюбовь к этому конкретному ученику, наша мнительность и тому подобное.

В любом варианте учительская профессия – творческая: ищите причины, придумывайте парадоксальные ходы, которые могут их удивить, и не уподобляйтесь, не опускайтесь до их уровня. Но будьте снисходительны.

Фото автора