Ковер из мусора

Ошибки, неудачи, поражения порой учат даже больше, чем успехи. Но и уроки, которые мы извлекаем для себя, не абсолютны. Оценка события со временем может измениться, привести к другому выводу. Рассказ учителя вызывает желание поспорить: стоило ли так пассивно принимать поведение ребят? Нужно ли обсуждать то, что произошло, на классном часе и с родителями или оставить все без последствий? Вопросов много. И ответы можно найти только для себя – неизвестно, подойдут ли они другому. А как вы решаете на школьных вечерах проблемы дисциплины?

На праздничный вечер в честь 8 Марта я шел в прекрасном настроении, предвкушая удовольствие от общения и интересного времяпрепровождения со своими детьми. Все прежние вечера у нас прошли прекрасно: дети довольны, никаких эксцессов. Пришел, и сразу начались проблемы. Никто из мам, с которыми я договорился, не явился – под разными предлогами. В общем, я остался с детьми один. Раньше такого у нас не случалось: как правило, на каждом вечере было трое-четверо взрослых. И каждый спокойно делал свое дело: кто-то учил детей танцевать, кто-то кормил и убирал вместе с ними – я, в сущности, не делал ровно ничего.

Сначала я даже обрадовался, что никого нет: ну и не нужно. Потом стали собираться дети. Антон поставил парты вдоль стен, и Ксюша с Дашей «накрыли на стол»: без скатертей, без салфеток, без тарелок даже – просто вывалили кто что принес: какие-то мятые пакеты, целлофановые и бумажные, а кое-кто высыпал печенье прямо на грязные столы, испещренные классическими школьными надписями вроде «Килька + Макса = Sex». Раньше столы у нас всегда были накрыты скатертями.

Всякие внешние детали очень влияют на поведение детей. Такая «сервировка» привела к тому, что никто не хотел сесть по-человечески: кто-то «хавал» печенье на ходу, кто-то – сидя на столе (на одно печенье сел, другое ест). Я пытался их уговорить, но с удивлением убедился, что меня почти никто не слушается.

Танцевать решили сразу в двух кабинетах: такая у нас сложилась традиция. Некоторые любят медленные танцы, другие – быстрые, на то есть разные кассеты и два магнитофона. Но раньше дети ни на минуту не оставались без взрослых, а чаще всего мама Антона – преподаватель ритмики и аэробики – учила их танцевать, и им это очень нравилось: она современная женщина, вела себя с ними непринужденно. Я же танцевать почти не умею и, конечно, не способен никого учить.

Быть одновременно в двух местах я не мог. В малом классе скоро начали ссориться: сначала из-за того, какую и чью кассету ставить, потом уже просто по инерции, непонятно из-за чего. Успокоить их мне никак не удавалось. Зайдешь – они притихнут. Выйдешь – все начинается заново.

Вскоре я устал от всего этого, заболела голова. Решил выйти на пять минут во двор подышать воздухом. Но не дошел даже до вестибюля: вся лестница оказалась буквально засыпана конфетными бумажками и осколками печенья – а мы были в школе одни. Значит, это мои: неудивительно – за столами ведь они не едят.

Я нашел Федю и Оксану, Женю и Толю, попросил убрать мусор. Оксана, кажется, готова была согласиться, но Федя, как всегда, страстно и горячо заспорил, доказывая, что они тут ни при чем. Я никак не мог его остановить. Оксана и Женя, между тем воспользовавшись бесконечным Фединым монологом, удрали. Толя стоял боком ко мне и глядел хмуро, убирать он явно не собирался.

Я посмотрел на них: на искаженное злое лицо Феди, на пасмурного Толю – они ли это? Неужели это мой Федя, которой здоровался со мной не иначе как с радостной – до ушей – улыбкой? Неужели это мой вежливый и добрый Толя? Федя, сказав под конец какую-то грубость, повернулся и убежал, а за ним и Толя. Я воровски огляделся и стал собирать бумажки сам.

Не помню, как все это закончилось, как мы распрощались (впрочем, большинство и не попрощались даже со мной – просто ушли). Помню, что мы еще поссорились из-за того, когда заканчивать праздник: они хотели веселиться до ночи – а я уже страшно от всего этого устал. Помню еще, что все удрали, и убирать пришлось Оксане с Юлей вдвоем, а парты расставлял я сам. Когда я закрыл-таки классы, спустился вниз, оставил на вахте ключи, вышел на улицу, я чувствовал себя так, будто очнулся после кошмарного сна.

Боже мой, что это было?! Почему? Ведь это тот же самый я, который за два-три месяца починил этот класс, разваливавшийся на части; тот, кто пользовался таким уважением у этих детей. Это мои дети. Что же произошло? В голове звенело, чувствовал я себя ужасно. И самое главное – не мог понять, в чем же дело. Я только испытывал огромное облегчение оттого, что дурной сон завершился.

Теперь я знаю – я это понял благодаря своему шестому «Д», – что настоящий педагог не имеет права ничего ждать от детей для себя. Кошмар случился оттого, что я пришел к ним только для себя, чтобы понаслаждаться, чтобы что-то взять у них, а не дать им. И они – как всякие дети – это сразу почувствовали.

Учитель очень многое получает от детей. Они могут дать любимому и уважаемому учителю все то, что дают человеку любовь и дружба. Но – нельзя приходить к детям именно ради этого. Награда учителя в том, что он сумел сделать для своих детей. Кто-то стал увереннее, кто-то лучше учится, кто-то раскрепостился. Это – награда. А если дети что-то дают нам еще, то это – подарок судьбы. Чудо, которое может и не случиться.

Оказывается, настоящий педагог должен быть совершенно бескорыстен.