Уроки самоопределения

Продолжение. Cм. в №№ 2, 3, 4, 5

КРУГ ЧТЕНИЯ
Деcятый урок в 5–6 классах

Герои книг Е. Пермяка – мастера своего дела, которым посчастливилось найти «тайны цены» человеческого труда.

Сказка «Самоходные лапти»
(дана в сокращении)

Были у отца три сына. Пришло время им делом заняться.
– Я по городам пойду ремесло искать, – говорит старший, – за которое больше платят, то мое и будет.
– А я, – говорит средний, – стану по базарам ходкий товар высматривать. Что лучше идет, то и делать буду.
До младшего очередь дошла.
– Хотелось бы мне, тятенька, научиться лапти плести. Всегда в спросе.
Засмеялись братья:
– В спросе, да цена-то за тот спрос с воробьиный нос.
Разошлись братья. Идет старший по городам, слушает, о чем мастера беседуют.
– Я сто одну деньгу зарабатываю, – хвалится каменщик.
Старший сын услышал и говорит:
– Возьми меня в ученики.
– Возьму, – говорит каменщик, – если ты ремесло ниже денег ставить не станешь.
Второй сын идет по базару, видит – дуги хорошо разбирают. А старичок-дуговичок хвалится:
– Мошна у меня, как дуга, туга. Что ни дужка, то полтина с полушкой.
Услышал это средний сын и решил дуги гнуть.
А младший лыка надрал и плетет себе лапоть за лаптем. Один с косиной, другой со слабиной, третий – в руки взять совестно.
Неделя проходит, другая начинается. Полная баня лаптей, а обуться не во что. На пятую неделю от лаптей тесно стало. Привез мастер свои лапти на базар и свалил их в кучу.
– Почем, парень, лапти? – спрашивает народ.
– По совести.
– По какой такой совести?
– Совесть скажет, сколько заплатить надо. А если промолчит – даром носи.
Много народа налетело на даровые лапти. Живо разобрали. Кто грош, кто полушку кинет, а другой еще приплату просит. Делать нечего, приплачивает мастер, а сам смотрит, какие лапти складнее на ногах сидят, за какие приплаты не просят, а деньги дают. Вернулся домой – ни лаптей, ни денег.
– Ты что, мил сын, больно весел? Аль выручку большую привез?
– Не выручку, тятя, а выучку. Выучка дороже всего.
И пошел лыко драть.
А старший брат камни кладет, торопится, средний дуги гнет, поспешает. Прошло время.
– Ну, милые мои сыны, – говорит отец, – сказывайте, как ремеслами промышляете.
– Я каменным ремеслом занялся. Сто одну деньгу заработаю.
– У меня, тятенька, мошна будет как дуга туга. Что ни дужка, то полтина с полушкой.
Дошла очередь до младшего:
– Моя работа вся на виду. Базар цену скажет.
Погостили сыны у отца и торговать собрались. А младший и говорит им:
– Братцы, не захватите ли вы и мою работу? Вдруг грош с полушкой выручите, и то нам с тятенькой деньги.
– Если по паре лаптей дашь – свезем.
Приехал старший брат в город деньги получать, а его стены на все лады ругают.
Кинулся он к каменщику, а тот посмеивается:
– Разве я тебя, торопыгу, учил ремесло ниже денег ставить?
Продал он лапти да домой поворотил.
Средний на базаре лапти продал, а дуги на базаре оставил – их даром не берут.
По дороге нагнал средний брат старичка-дуговичка и спрашивает:
– Почему у тебя дуги идут, а у меня лежат?
– Потому, – говорит старик, – что у тебя дуги простые, а у меня самоходные.
– Какие такие самоходные? – стал добиваться средний брат. А старик только посмеивается.
Опять отец спрашивает братьев, как они ремеслами промышляли. Старший сказывает:
– Обмануло меня каменное ремесло. Займусь деревянным.
– И я другое ремесло нашел, – сказал средний. – Много ли на дуге выгнешь? Горшки лепить буду.
– Ну, а ты, меньшой, что скажешь? – спросил отец.
– За меня братья скажут. Они лапти продавали.
– За твои лапти по загривку надавали. Еле ноги унесли. Ты ремесло ниже денег ставишь. И к тому же лапти твои простые, а не самоходные.
Задумался младший брат и еще злее за работу принялся. И братья своим делом занялись. Один доски пилит, другой горшки лепит.
Пришло время на базар ехать. Опять младший просит его товар испытать. Братья товар расставили, народ зазывают:
– А вот, горшки, плошки! Кому тес, бруски, доски!
А про лапти ни слова. Потому как их они до базара не довезли, по дороге продали. Чуть не все в новых лаптях ходят да похваливают, до чего хороши! А от горшков с тесом нос воротят. Из милости доски на дрова взяли, а горшками с плошками дорогу вымостили.
Приехали братья с обновками да с гостинцами, на лапотные деньги купленными:
– Ах, как доски да горшки ходко шли! Ну и лапти кое-какие продали. Вот тебе, братец, полтинник с денежкой.
– Ну, теперь я, братцы, самоходные лапти плести начну, которые вперед денег ходят.
Опять пришло время на базар ехать. Горшки и доски на воз погрузили, а под лапти три подводы наняли.
– Давай, братец, услужим тебе. Может, два полтинника да две денежки привезем.
– Нет. Не хочу я больше срамить вас своей лапотной работой. Зарок я дал самоходные лапти сплести. Такие, которые вперед денег сами идут.
Делать нечего, поехали братья на базар с одними кривыми горшками да с косыми досками. По дешевке продали.
Тут подошел к ним старичок-дуговичок и говорит:
– Вы бы, братцы, лучше лапотки привезли.
Тут народ ну расспрашивать, почему лаптей нет. Братья отнекиваются, околесицу плетут...
Народ видит, что братья темнят, давай допрос чинить. Братья еле ноги унесли. Приехали домой, а следом весь базар к бане подъехал. Старые люди шапки ломают, мужики спины гнут, младшего брата уговаривают лаптями оделить.
А младший хоть и оробел, а свое гнет:
– Я зарок дал самоходные лапти сплести, а до той поры из бани не выходить.
Тут старичок-дуговичок выходит вперед и говорит:
– Твои лапти давно самоходными стали. Сами идут. И на базар их возить не надо.
– Тогда другое дело, – сказал мастер и стал из бани лапти выкидывать.
Народ полную котомку денег навалил, не подымешь. Братья стоят ни живы ни мертвы, отцу глянуть в глаза боятся. Тогда старичок-дуговичок и говорит среднему брату:
– Не одни дуги самоходными гнутся. И лапти такими плетутся, и доски такими пилятся, и горшки лепятся.
Задумались братья. Много ли, мало ли дней прошло, только стал пилить старший брат самоходные доски, а средний самоходные горшки обжигать.

«Поле чудес»

В старину люди думали, что весь мир держится на трех слонах или китах. Для профессионального мастерства такими «слонами» можно считать три качества, о которых говорится в этой сказке. Угадайте их!
На доске пишутся первые и последние буквы слов «терпение», «трудолюбие», «требовательность».

Ученики должны отгадать, что это за слова. Если есть затруднения, можно открыть одну или несколько букв, как в «Поле чудес». Информация, добытая таким способом, усваивается легче и прочнее, чем поданная в готовом виде. Этот прием эффективен на всех уроках.

Задания микрогруппам
(3–6 человек)

• Приведите из сказки примеры трудолюбия, терпения и требовательности младшего брата к себе. Есть ли эти качества у его старших братьев?
• Чем привлекает ремесло старших братьев? Почему у них получаются плохие стены, дуги, доски и горшки?
• Что главное в работе младшего брата? Почему его товар не нуждался в рекламе?
• Почему ремесло должно быть выше денег? Что мешало старшим братьям стать мастерами своего дела?
• Вспомните вместе с ребятами пословицы о труде. Какие из них могли бы стать эпиграфами к этой сказке?
(За много дел не берись, а в одном отличись.
Душу вложишь – все сможешь.
По работе и плата, по товару и цена.
С мастерством люди не родятся, а добытым ремеслом гордятся.)
• Подумайте, откуда берутся пословицы типа «Работа не волк – в лес не убежит»? Что это – ирония или выражение другого отношения к труду?
• Разыграйте по ролям какую-нибудь сценку из сказки, а остальные группы пусть догадаются, какую.
Увлекательным дополнением к этому уроку может стать мультфильм «Золотой гвоздь», созданный по мотивам сказок Е.А. Пермяка.

КРУГ ЧТЕНИЯ
Десятый урок в 7–9 классах

На мой взгляд, «Изограф» В. Лялина относится к тем произведениям, которые не нуждаются в комментариях – после него хочется помолчать. Однако если ребятам захочется высказаться – дайте им эту возможность.

Рассказ «Изограф»
(дан в сокращении)

В крестьянской семье Журавлевых случилась беда – ребенок родился без рук и без ног. Родительницу с ребенком из баньки привезли в избу и поместили в углу, отгородив его ситцевой занавеской. Сродники толпились около кровати и подавали советы:
– Ты, Манька, тово, титьку ему не давай, – говорил дядя Яким, – он денька два покричит, похрундучит да и окочурится. И тебя развяжет, да и сам в Царствии Небесном будет тебя благодарить. Ты вот сама раскинь умом-то: ведь он вечный захребетник. Один только рот для еды да брюхо. Куда он сгодится такой, разве что цыганам отдать, чтобы на ярмарках за деньги показывали.
Но все же через восемь дней младенца принесли в церковь.
– Крещается раб Божий Григорий. Во имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь.
– Эк, какой он гладкий, – ворчал батюшка Василий, – не за что ухватиться. Едва не утопил в купели.
Дядя Яким был восприемником. Принимая окрещенного Гришу в сухие пеленки, он ворчал:
– И что это за робенок такой, один только рот.
– Мы, Якимушка, еще не знаем, какой Божий промысел об этом ребенке. А что касается рта, то этим ртом он может сотворить еще большие дела. Ведь рот служит не только для вкушения ястий, но сказано в Писании: «В начале было Слово». Погоди, погоди, еще не ты, а он тебя будет кормить.
А сто лет спустя, в 1963 году, сербский историк живописи Здравко Кайманович в югославском селе Пурачин обнаружил икону, на оборотной стороне которой имелась надпись по-русски: «Сия икона писана в Самарской губернии, Бузулукского уезда, Утевской волости, того же села, зубами, крестьянином Григорием Журавлевым, безруким и безногим, 1885 года, 2 июля».
Государственный архив СССР дал подтверждение.
Плохо бы пришлось маленькому Грише, если бы не старшие брат и сестра. Крестный сработал для Гриши особую низкую колясочку, которую привез во двор со словами: «Для моего будущего кормильца». И где бы братик и сестра ни ходили, они возили с собой Гришу, который рос смышленым мальчиком и смотрел на мир Божий ясными вдумчивыми глазами.
Обучать его грамоте и закону Божию приходил сам отец дьякон. Гриша, сидя на лавке, навалившись грудью на стол и держа в зубах карандаш, старательно выписывал на бумаге буквы. Вся деревня его жалела, и все старались для него что-нибудь сделать. Дети, обычно безжалостные к юродивым, дурачкам и калекам, никогда не обижали и не дразнили Гришу.
Рисовальные способности у Гриши проявились рано. И создавалось такое впечатление, что через свои страдания он видел многое такое, чего другие не видели. Своим детским умом он проникал в самую суть вещей и событий, и порой его рассуждения удивляли даже стариков.
Гриша постоянно просился в храм Божий, и терпеливые братик и сестра, не споря, всегда отвозили его ко всенощной, к воскресной обедне, а также на все праздники. Проталкиваясь с коляской через народ, они подвозили Гришу к каждой иконе, поднимали его, и он целовал образ и широко открытыми глазами всматривался в него, что-то шепча, улыбаясь, кивая головой Божией Матери, и часто по щекам его катились слезы. Его с коляской ставили на клирос позади большой иконы Димитрия Солунского, и он всю службу по слуху подпевал хору чистым звонким альтом.
Барин, князь Тучков, с согласия матери отправил его учиться в Самарскую гимназию. Вместе с ним поехали брат и сестра. Городской попечительский совет снял для всех троих квартиру неподалеку от гимназии, внес плату за обучение, а барин оставил деньги на прожитье.
На удивление всем Гриша учился хорошо. Одноклассники вначале дичились его и сторонились, как губернаторского протеже и страшного калеку, но со временем привыкли, присмотрелись и даже полюбили его за веселый нрав, недюжинный ум и способности, но особенно за народные песни, которые он пел сильным красивым голосом.
Кроме гимназии, Гришу возили в городской кафедральный собор и в иконописную мастерскую Алексея Сексяева. Вдыхая запах олифы, скипидара и лаков, Гриша испытывал радостное праздничное чувство. Как-то раз он показал хозяину мастерской свои рисунки на бумаге карандашом и акварелью. Рисунки пошли по рукам, мастера покачивали головами и, одобрительно пощелкивая языками, похлопывали Гришу по спине. Вскоре они, не ленясь, стали учить его своему хитрому мастерству тонкой иконной живописи, с самого изначала.
Алексей Иванович специально для него поставил отдельный столик у окна, приделал к нему ременную снасть, чтобы пристегивать Гришу к столу, дал ему трехфитильную керосиновую лампу и от потолка на шнурке подвесил стеклянный шар с водой, который отбрасывал на стол от лампы яркий пучок света. Гришу учили наносить на левкас контуры изображения тонкой стальной иглой – графьей… Брат давал ему в рот кисть, и он начинал.
Трудно это было поначалу, ой как трудно. Доска должна была лежать на столе плашмя, чтобы краска не стекала вниз. Кисточку по отношению к доске нужно было держать вертикально. От слишком близкого расстояния ломило глаза, от напряжения болела шея. После двух-трех часов такой работы наступал спазм челюстных мышц, так что у Гриши не могли вынуть изо рта кисть. Ему удавалось раскрыть рот только после того, как на скулы накладывали мокрые горячие полотенца. Но зато рисунок на иконе выходил твердый, правильный. Иной так рукой не сделает, как Гриша зубами…
В двадцать два года закончил он Самарскую гимназию и возвратился в родное село Утевку, где стал писать иконы на заказ. Написанные им образа расходились в народе нарасхват. Гриша стал хорошо зарабатывать, построил себе просторную мастерскую, подготовил помощников и даже взял на иждивение своего дядю Якима, который к тому времени овдовел и постарел.
К 1885 году, в царствование благочестивого Государя Императора Александра, в богатом и хлебном селе Утевки начали строить соборный храм во имя Святыя Живоначальныя Троицы, и Гришу пригласили расписывать стены. Ему приходилось лежать на спине, на специальном подъемнике на винтах, и все-таки он сумел завершить роспись купола. От этой работы на лопатках, крестце и затылке образовались болезненные кровоточащие язвы.
От напряженной работы и постоянного вглядывания в рисунок почти вплотную испортилось зрение. Пришлось ехать в Самару заказывать очки. Очень беспокоил рот. Постоянно трескались и кровоточили губы, основательно стерлись передние резцы, на языке появились очень болезненные язвочки. Когда он, сидя после работы за столом, не мог есть от боли во рту, сестра, вытирая ладонью слезы и всхлипывая, говорила:
– Мученик ты, Гришенька, мученик ты наш.
Наконец через несколько лет храм был расписан, и на его освящение прибыли сам епархиальный архиерей, самарский губернатор, именитые купцы-благодетели и чиновники. Из окрестных деревень собрался принарядившийся народ. Когда начальство вошло во храм и оглядело роспись, то все так и ахнули, пораженные красотой изображений.
Примерно через месяц после освящения собора из Самары в Утевку в щегольской коляске, запряженной парой гнедых гладких лошадей, приехал чиновник по особым поручениям при губернаторе с толстым большим конвертом. В конверте было письмо от министра двора Его Императорского Величества с приглашением Григория Журавлева в Санкт-Петербург и с приложением пятисот рублей ассигнациями на дорогу.
На вокзале встречали люди с каретой, посланные от графа Строганова, обладателя самой большой коллекции древних русских икон. Карета подкатила к Строгановскому дворцу на Невском проспекте, и приезжих поместили во флигеле для гостей. Кроме того, для Григория была приготовлена иконописная мастерская.
Как-то раз к Грише зашел сам граф Строганов и предупредил, что ожидается высокое посещение Государя Императора Александра III и его супруги.
Государь сел рядом с Гришей. Напротив села Императрица. Взглянув на Гришу, она сказала Императору по-французски: «Какое у него приятное солдатское лицо». Действительно, на Гришу приятно было смотреть: глаза у него были большие, ясные и кроткие, лицо чистое, обрамленное темной короткой бородкой.
Окружавшие Гришу люди засуетились и стали показывать иконы его письма. Императрице особенно приглянулся Богородичный образ – «Млекопитательница», который тут же и был ей подарен.
– Ну, а теперь посмотрим, как ты работаешь, – сказал Государь, вставая с дивана.
Гришу перенесли в мастерскую, посадили на табурет и пристегнули к столу ремнями. Брат дал ему в зубы кисть. Гриша оглядел свою недоконченную икону, обмакнул кисть в краску, немного отжал ее о край и начал споро писать лик святого. Вскоре его кисть сотворила чудо, и с иконы глянул благостный образ Святителя Николая Чудотворца.
– Ну, спасибо, брат, уважил, – сказал Император и, отстегнув золотые карманные часы с репетицией, положил их на столик рядом с Гришей. Затем обнял его и поцеловал в голову.
На следующий день из Канцелярии принесли указ о назначении Грише пенсии – пожизненно, в сумме 25 рублей золотом ежемесячно. Пробыв в Петербурге до весны, Гриша с сопровождающими вернулся назад в родные Утевки. И там жизнь пошла по-старому. С утра звонили в соборе, и изографа на иноходце с летним выездом везли на раннюю и сажали в кресло на клиросе. После службы тем же путем ехали домой, где он вкушал завтрак, смотря по дню, скоромный или постный. Помолившись в Крестовой комнате, он перемещался в мастерскую и с головой уходил совсем в другой мир – мир удивительных красок, которыми он на липовых и кипарисовых досках буквально творил чудеса. Там был и радостный плач, и умиление, и неистовый вопль, и неутешные скорби.
Хотя у Григория были средства, но иконописную мастерскую он не заводил, а по-прежнему писал образа сам. За его иконами приезжали не только с далеких окраин России, но даже из других православных стран. Гриша всегда был в ровном мирном расположении духа, ничто не колебало и не омрачало его души. Всегда веселый, остроумный, жизнерадостный, как огонек светил он людям, поддерживал их в трудные времена.
Но в 1916 году, когда шла тяжелая кровопролитная война с Германией, он заскучал, стал часто болеть. Во время одной трудной болезни ему в сонном видении было откровение: что скоро наступят лихие времена, когда и он сам, и его иконы никому не будут нужны. Церкви начнут закрывать, закроют и Утевский собор, осквернят и запоганят его и превратят в овощной склад. А через три года так и случилось. И слава Богу, что Гриша этого не видел, потому что уже лежал в могиле.
Умер он в конце 1916 года, перед самой революцией. До самой своей кончины он все писал Богородичный образ «Благоуханный цвет». Накануне из храма пришел батюшка, исповедал Гришу, соборовал и причастил Святыми Дарами. Всю ночь шел проливной холодный дождь, мерно стучали ходики, где-то скреблась мышь и трещали потолочные балки. Огоньки лампадок в святом углу трепетно освещали отходящего страдальца, который беспокойно метался по постели и все кричал, чтобы Ангел Божий пришел и дописал икону «Благоуханный цвет». К утру Гриша предал дух свой Богу.
Он лежал маленьким, коротким обрубком, исполнивший в жизни этой меру дел своих. Лицо его было спокойно и выражало какую-то солдатскую готовность, как заметила когда-то Императрица. Наверное, там, в другом измерении, в неведомых нам областях он приступил к каким-то новым неземным обязанностям.
А когда в очередной раз пришел заказчик за своей иконой «Благоуханный цвет», она оказалась законченной и даже была покрыта олифой. Кто завершил икону – неизвестно.
А на могиле Гриши поставили простой Православный Крест и написали на нем: «Се, Человек».