Матерясь над гнездом кукушки

Мат – это прежде всего проявление агрессии, и если мы на агрессию отвечаем агрессией, то эта позиция, считает автор, непедагогическая, то есть не выходящая за пределы того самого круга, который очерчен матом. И выскользнуть из схватки с агрессией, обманув ее, педагог не имеет права. Ведь он имеет дело не столько с агрессией, направленной против него лично, сколько с агрессивностью как таковой. Как быть?

Спасибо за постановку вопроса о сквернословии, однако стрелы, как мне представляется, летят мимо. Прежде чем начинать бороться с матом, неплохо было бы выйти на минутку из «педагогической» позиции, обязывающей нас срочно что-то предпринимать, и задаться вопросом: а чем, собственно говоря, неприятен мат? Неприятен нам лично?
Проблема сквернословия ведь не ограничивается определенным набором слов. С точки зрения эмоциональной мне в общем-то все равно, пошлют меня на три буквы или назовут «интеллигент поганый». Последний вариант, пожалуй, даже неприятнее, поскольку имеет более специфический, целевой, что ли, характер. Очевидно, что дело не в конкретных словах.

Ниже пояса

Мат в узком смысле слова направлен на сексуальную сферу. И, задумавшись, почему именно туда, мы с легкостью найдем ответ – потому что эта область наиболее уязвима. А если наиболее уязвима другая сфера, то мат покорно следует за нашими слабостями, находя для своей сексуальной мощи новые, всегда оригинальные контексты.
Здесь достаточно очевидным становится ответ на вопрос: почему неприятен мат? Да потому, что он выражает (проявляет, делает очевидной) агрессию! И, как всякая «хорошая» агрессия, он направляет удар в наиболее уязвимое место – ниже пояса.
Ответный мат возникает как способ защиты от агрессии (по принципу клин клином, демонстрируя, намеренно выставляя уязвимое место, чтобы показать, что мне, дескать, и не больно). Бывает мат отчаянный – как средство переваривания уже осуществленной в отношении нас агрессии. Наконец, бывает мат иронический и юмористический. Но все вариации крутятся и имеют исходным пунктом только одно –
агрессию.

Три щелбана

Однако педагоги говорят о другом. Они в упор не хотят видеть проблему агрессии. Они видят «запретное», «табуированное», «сладкое». Они смотрят на вопрос исключительно со своей «педагогической» позиции, в отношении которой (как им кажется) осуществляется… агрессия.
«Выбирай, – говорит педагог ученику, – или мы даем тебе три щелбана, или ты шестьдесят два раза пишешь ругательное слово, которое произнес» (см. статью С. Савельева «Дурак 62 раза», №7, 2007. – Прим. ред.). С какого такого перепугу учитель вдруг может возомнить себя вправе дать ученику три щелбана? Представьте: в магазине, в автобусе или еще где-то вы что-то совершаете – и… вам дают три щелбана!
«Педагогическая» позиция оказывается очень простой и, в сущности, не выходящей за пределы того самого круга, который очерчен матом. На агрессию она отвечает еще большей агрессией.
Один знакомый очень четко как-то определил: «Что же ты хочешь? Образование – это всегда насилие». Но тогда школа – это место, где по определению, как и в казарме, должен стоять мат?
Можно рассуждать об исторических корнях насилия в нашей культуре, о том, почему именно сексуальная сфера является наиболее уязвимой и в силу этого подверженной агрессии… Но, на мой взгляд, все это будут изыскания не о том, поскольку они скорее способны увести в даль научных открытий.
Задуматься бы о том, что делать с агрессией?

А что делать с агрессией?

Вариант первый – непосредственный: защищаться от агрессии с помощью еще большей агрессии (агрессия при этом или увеличивается в масштабах, или становится более изощренной, превращаясь сначала в «кактуса небритого», а потом и вовсе утрачивая словесные формы);
Вариант второй: пропускать ее мимо себя. Но агрессия – на то и агрессия, чтобы бить в цель, и рано или поздно дорога к этой цели найдется, ведь у всех есть уязвимые места.
Быть другим, показывать положительный пример? Но агрессия догонит или же сделает вид, что с презрением отвернулась, найдет себе другой объект, а потом, объединившись со своими жертвами, вернется к вам, «доброму» и «хорошему», и осуществит-таки свою агрессию в еще более жесткой форме.
Что еще? Ну, наверное, есть еще множество вариантов – на то у нас много психологов. Но есть ли у нас педагоги, способные выйти из отношения «жертва – хищник» и, вместо того чтобы личностно сопротивляться агрессии, отстраниться и посмотреть на поле брани со стороны? Ибо агрессия всегда ведет игру на своем поле, куда она с замечательной искусностью втягивает будущую жертву.
Владимир Леви, исследуя психологию драки, пишет, что правильным способом поведения оказывается вывод ситуации из задаваемого нападающей стороной конфликтного поля. Но достаточен ли этот способ, рассматривая ситуацию педагогически? Имеет ли педагог право просто выскользнуть из схватки с агрессией, обманув, «разведя» агрессора? Да, иногда это последнее средство. Но не останавливаться же нам на последних средствах!
Мне представляется, что педагог имеет (должен иметь) дело не столько с агрессией, направленной против него лично, сколько с агрессивностью как таковой, агрессивным стилем взаимоотношений. (Увы, источниками и/или проводниками агрессии нередко становятся сами педагоги, и в такой ситуации мне кажется, что мат, который они получают в ответ от своих учеников, – это, быть может, несимметричный, но, увы, адекватный ответ.)

Категория отчаяния

Охватывая поле боя, на которое агрессия пытается нас втянуть, зададимся вопросом: какая собака громче всех лает (матерится)? Ответ очевиден: чем собака меньше, слабее, тем громче лает. И агрессия – это не более (но и не менее) как акт отчаяния, отказ, по В. Ерофееву (см. тот же номер. – Прим. ред.), от созидательного отношения к жизни и утверждение, «что жизнь в России похабна и отражает цинизм выживания во что бы то ни стало». (Не потому ли мат из уст ребенка слышится как нечто противоестественное, поскольку используется тем, кто до отчаяния еще не дошел?)
«Хорошо зная людей, можно также сказать, что никто не свободен от отчаяния, нет никого, в ком глубоко внутри не пребывало бы беспокойство, тревога, дисгармония, страх перед чем-то неизвестным или перед чем-то, о чем он даже не осмеливается узнать, – страх перед чем-то внешним или же страх перед самим собой» (Сёрен Кьеркегор «Болезнь к смерти»). То, что агрессия не менее как акт отчаяния, разъясняет ее неутомимость в поиске уязвимого места, лишь достигнув которого, она способна успокоиться, ибо «когда всем плохо, то оно вовсе и неплохо». По крайней мере отчаяние одиночества оказывается на время преодолено и боль отступает.
И теперь уже получается, что задуматься бы следовало не о том, как быть с матом или с агрессией, а как быть с отчаянием. (Но все-таки быть с ним. Иначе, отчаявшись в своем собственном отчаянии, в его кажущемся бессилии, человек берет топор и идет убивать старуху-процентщицу).
Но есть ли в педагогике категория отчаяния? Мне что-то не попадалась. То, что встречается, – это все про классы, группы, но отчаивается-то личность. А личность – она где? Лишь случайно обнаруживаем мы души наших учеников в закоулках всемирной паутины – Интернете. Другого места, получается, для них в этом мире нет.
«Ну вот, – скажет педагог, дошедший до этого места, – мы ожидали методических рекомендаций, а все, как обычно, кончилось моральной проповедью». Попробую исправить положение, прибегнув к иронии, – призову на помощь антипедагогическую ситуацию, для того чтобы рассмотреть пример настоящей педагогики.

Поражение или победа?

Фильм «Пролетая над гнездом кукушки». Люди моего поколения знают не только фильм, но и книгу. Помните, как Макмерфи шепчет Вождю на ухо: «Вождь, я сделаю тебя больше». Тем, кто не читал и не смотрел, надо сказать, что Вождь в физическом отношении человек совсем немаленький. Маленький он, как и другие обитатели психиатрической лечебницы, своим духом, поскольку полностью отказался от себя.
Самое большое потрясение герой фильма Макмерфи испытывает, случайно узнав, что лишь он один находится в больнице принудительно. Все его сотоварищи – добровольцы. Он сами предпочли неустроенности внешнего мира понятный и замкнутый больничный порядок. Иногда они, конечно, бунтуют против всевластия главной медсестры, но это скорее истерика отчаяния. Очнувшись от истерики, они не могут позволить себе думать о другой жизни. (Порой начинает казаться, что наша сегодняшняя жизнь снова все больше и больше начинает напоминать эту добровольную психолечебницу. И даже понятно, кто занят в роли главной медсестры.)
Что делает Макмерфи? Он сдерживает обещание: Вождь действительно становится больше. Он выбирает себя как свободного человека. Правда, цена этого выбора… Фактически это выглядит так, что ему приходится удушить своего Учителя подушкой.
Может быть, это и есть конец Настоящего Педагога, поскольку, лишь задушив в себе чужой голос, пусть даже это и голос любимого Учителя, Ученик может начать слышать свой собственный.
Можем ли мы сделать наших детей больше? Не сильнее, поскольку сила предрасположена к агрессии, но БОЛЬШЕ?
Другая иллюстрация поединка Педагога с Учениками – это еще один фильм приблизительно того же времени. Я имею в виду «Сталкера» Андрея Тарковского, когда обессиленный герой произносит как молитву: «Пусть поверят в себя и станут беспомощными, как дети, потому что слабость велика, а сила ничтожна».
Чего удается достичь Учителю в этой ситуации, остается за кадром. Это остается и нашим собственным выбором – считать его жизнь полным поражением или, наоборот, победой?