Пешком в Муром

* хорошо забытое старое

Подготовила Мария Ганькина

По материалам очерка Александры Штевен, напечатанного в августовской книжке «Вестника Европы» за 1895 г.

Казалось бы, всякие походы, экскурсии, не говоря уж о турслетах, – изобретение советской педагогики. Однако, перелистав один из журналов XIX века (вовсе не педагогических), мы узнали, как за десятки верст отправлялась сельская учительница Александра Штевен со своими учениками в пешие паломничества-походы. Ведь в деревенской жизни было, как она пишет, не так уж много идиллии, а гораздо больше пьянства, разврата и лжи (ну прямо совсем, как в наших современных городах). Вот она и хотела, насколько это возможно, вырвать крестьянских ребятишек из привычной обстановки…

Учебный сезон 1893 года пришел к концу, порядочно измучив всех, отдавших ему свои силы. Пришли солнечные дни, и мы начали поговаривать об исполнении одной своей любимой, давнишней мечты. Поговорили, помечтали и окончательно решили, что идем пешком на богомолье в древний город Муром, давно уже прельщавший нас стариной и святыней, а отчасти и пароходами, и железной дорогой, которой большинство из нас ни разу еще не видали.

Под словом «мы» здесь подразумевается 72-летняя крепкая старуха, уже ходившая на богомолье; затем, по крестьянским понятиям, «старая», но, в сущности, совсем еще молодая 24-летняя девушка; еще две молоденькие девушки, бывшие ученицы нашей школы; 17-летняя девица духовного звания (моя помощница в школьных занятиях); я сама и наши деревенские ребята, мои ученики, возрастом от 11 до 16 лет. В последний момент перед выходом должно было решиться, кого из них пустят, а кого нет.

Решила, что иду

Сама я тоже не совсем была уверена, что пойду. Никто меня не удерживал, но мне самой казалась странной эта моя же мысль – идти пешком за полтораста верст в глухой уездный городок, почти ничем не отличающийся от нашего Арзамаса. Но в день выхода ко мне явился Ваня Голяков. И когда я увидела его сумку с хлебом, кафтан и новые лапти, связанные вместе и привешенные за спиной, когда он весело мне улыбнулся и этой улыбкой дал понять, что он готов и уже радостно взволнован предстоящим странствованием, я вдруг решила, что иду.

Спутники мои были этим очень довольны, и последние сборы быстро были сделаны. Мой сундук с вещами и кулек с провизией привязаны были на козлы тележки, и на ту же тележку, запряженную в одну лошадь, положили свою одежду, узелки и сумки все другие. Мы распростились с провожавшими нас и отправились в путь.

Один из мальчиков шел рядом с лошадью, остальная наша компания, состоявшая из 18 человек, шла за тележкой налегке, с одними палками в руках. Сперва мы все держались вместе, потом некоторые стали уходить вперед, другие отстали, и целая вереница пешеходов растянулась по пыльной дороге между зелеными яровыми полями под жгучим солнцем светлого июньского дня.

Так началось наше вольное странствование – девять дней, от которых у меня останется на век неизгладимое, дорогое, полное значения воспоминание.

Странное счастье

Знаете ли вы, что значит уйти на время от всех мелочей и дрязг, от всего искусственного и условного, от всяких лишних стеснений и всякой нравственной тяготы?

Знаете ли, что значит хоть на время почувствовать себя только человеком среди других людей, с точно такими же, как будто бы правами и обязанностями, с тем же самым простым и ясным положением среди великого Божьего мира?

Знаете ли, как прекрасен бывает в эти минуты великий Божий мир и как хороши и милы в такое время люди, наши товарищи на жизненном пути?

И хотя я знаю, что такое странное счастье долго продолжаться не может, я могу сказать, что редко я бывала так безусловно счастлива, как во время нашего пешего хождения в Муром.

Во весь дух

В первый день пути мы проходили деревнями, где все нас знали и приветливо расспрашивали, весьма довольные тем, что и я также, барышня, иду пешком в далекий путь с бабушкой Настасьей, девушками и ребятами.

Шли мы бодро и весело, как будто еще только готовясь к тому новому и хорошему, что нас ожидало. В 16 верстах от дома, в большом селе с безлюдной в тот день базарной площадью, мы сделали первый привал и закусывали, сидя на бревнах у пыльной дороги, среди целого кружка глазевших на нас туземных ребятишек.

Ноги у меня уже порядком устали, и бабушка Настасья посоветовала мне вымазать их салом. Я было сочла нужным отойти в сторону, но вовремя вспомнила, что мои босые ноги никого здесь не удивят.

Часов в 8 вечера мы отправились дальше. Места были уже незнакомые. Старуха и девушки отстали, а мы с ребятами ушли вперед. Я предложила им спеть что-нибудь, и они стали петь все то, чему выучил их церковный регент, и хор молодых голосов звучал торжественно и задушевно среди ночного безмолвия.

Потом вызванное пением задумчивое настроение сменилось у нас молодецки-веселым: начались разговоры, шутки и смех. Ноги у нас побаливали, но это ничего не значило. Являлся даже какой-то задор.

Мы шли все быстрее и быстрее, и, чтобы только как-нибудь показать свою удаль, ребята наконец во весь дух закатились бежать со мной вперегонки, и все мы пришли в совершенный восторг от этого быстрого бега среди простора полей и свежего дуновения ночи.

Наш табор

Было уже за полночь, и мы, очевидно, заплутались. Наша баба Настя заметно струсила. Молодежь же, напротив, еще более одушевилась.

Не столько в надежде, что кто-нибудь нас услышит, сколько от избытка веселого возбуждения мы принялись кричать. Бабушка Настасья со страхом ожидала, что нам ответит леший или другая нечистая сила, но вместо того мы услыхали слабый, прерывающийся звон колокольчика и догадались, что где-нибудь неподалеку проезжает по большой дороге «обратный» ямщик.

Старуха, не внимая нашим уверениям, с недоверием покачивала головой: «Ну кому тут ехать?» Звон колокольчика, очевидно, представлялся ей дьявольским наваждением, но предположение наше оправдалось. Мы прошли еще несколько сажень и вышли на широкую, столбовую дорогу с высоким лесом по обеим сторонам. Оставалось только решить, ночевать ли нам на месте или «доехать» (крестьяне всегда говорят, что едут, когда с ними лошадь) до села, о котором давал нам знать отдаленный собачий лай.

Двое ребят и я отправились на розыски. Мы долго шли, но лес и дорога были все те же, и лай был слышен все на том же значительном расстоянии. Когда же мы подошли к опушке, перед нами раскрылось обширное, освещенное месяцем пространство без всякого признака человеческого жилья. Мы решили, что село где-нибудь далеко в стороне, вернулись к своим и стали располагаться на ночлег. Выбрали себе местечко посуше, возле проложенных ездою следов. Ребята расстелили свои кафтаны и улеглись, сбившись в кучу.

Пока они укладывались, шутник Костя для забавы залез на телеграфный столб и плаксивым голосом пропищал: «Я хочу на печку-у-у!» Над шуткой его посмеялись, и затем все ребята крепко уснули.

Какое впечатление производил на проезжих мужиков наш расположенный на самой дороге табор, сказать не могу…

Невиданный Арзамас

Пройдя верст восемь и выйдя из леса, мы стали завтракать, сидя на пригорке в виду Арзамаса.

Много раз уже приходилось мне приближаться к Арзамасу по той же дороге, и я с детства знала город, с его изобилием церквей, с шумными и людными базарами, с тихими, заросшими травой боковыми улицами, на которых, не стесняясь, играют в «кузны», то есть в бабки, босоногие ребятишки. Но в это дивное утро Арзамас предстал перед нами совсем иным, никогда не виданным, сказочным городом.

Когда мы проходили через него, он только что проснулся. Ребята, не слишком склонные восхищаться видами, тем сильнее интересовались домами и лавками, вывесками и фонарями, и мне крайне трудно было удержать их от шумных восклицаний и громогласных требований, чтобы я обратила внимание на то или другое замечательное явление.

Но вот мы миновали город и опять идем большой дорогой. Нам много попадается всякого народа. Идут и странники, такие же, как и мы, с котомками и палками в руках. Некоторые проходят молча, с равнодушным, а иногда и угрюмым видом. Другие приветливо смотрят на нас, весело здороваются, перекидываются одним-двумя вопросами и желают нам счастливого пути. И это так свободно и естественно, так от души у них выходит, что нельзя не порадоваться каждому такому дружелюбному взгляду или слову.

Версты и привалы

Во второй день (и во все последующие) нам, конечно, труднее было идти, нежели в первый. Мы уже не пели и не бегали, и разговаривали только во время привалов.

Мы выходили очень рано, часа в 3 утра. Часам к 7 старались дойти до какого-нибудь села, доставали себе самовар и пили чай. В 12, когда идти становилось чересчур уже утомительно и жарко, мы делали привал, «обедали» и ложились отдыхать. Часам к шести мы опять пускались в путь и, пользуясь вечерней прохладой, шли часов до 12, когда наступало время ночного привала. Таким образом, мы проходили от 30 до 45 верст в сутки.

Всех меньше уставала бабушка Настасья. Она шла и в жар, и в прохладу все так же твердо, немного сгорбившись и раскачиваясь, неумолчно разговаривая, если только были возле нее слушатели. А как только мы садились отдыхать, она ложилась и немедленно засыпала, не беспокоясь о том, что солнце немилосердно печет ей голову, спину и загорелое старое лицо.

Полнота счастья

Я так сильно уставала, что сама себя спрашивала: зачем это я добровольно себя мучаю? Но и мной как будто овладевала стихийная сила, влекущая всю бродящую Русь, и мне непременно, во что бы то ни стало, хотелось идти и дойти.

Какая-то была особенная прелесть в несомненности и полноте облегчения и удовольствия после труда и страдания. Ведь никаких забот, никаких тревог и никаких недоумений не было. Все несчастье заключалось в холоде и сырости ночью или в палящем зное днем. И несчастье это прекращалось сразу, когда утром всходило солнце или когда мы в жгучий полдень доходили до прохладного местечка.

Счастьем было умыть руки, вытереть лицо и причесать волосы. Счастьем было, не вставая, развернуть кулек и вынуть оттуда хлеб, огурцы и лепешки, есть их с квасом, и заваривать чай на кипящем тут же, на земле, самоваре, и пить этот чай с кислыми леденцами.

И, Боже, как хорошо потом спалось! Как хорошо было, проснувшись, лежать неподвижно и всматриваться в высокое небо. Все тихо, одни куры бродят возле нас, кудахча и подбираясь к хлебным краюшкам. Если повернуться на бок и всмотреться в густую траву, то увидишь целый особый мир, кишащий бесчисленным множеством всевозможных крошечных, суетящихся созданий. И если долго всматриваться в этот насекомый мир, он начинает казаться почти таким же значительным, как и мир людской.

Вброд через Тешу

А как хороши были места, которыми мы проходили! Ребята тешились привольем луга и леса. Особенно были они довольны, когда дорога спустилась к самой Теше и оказалось нужным переправляться через нее вброд.

Ребята разулись и один за другим с одушевлением бросились в воду. Ваня Горин перенес на себе самого маленького из мальчиков, Андрюшу Сеткова. А сильная Анна, разувшись и подобрав сарафан, посадила себе за спину бабушку Настасью и перебралась через воду вместе с ней.

Тем временем Костя, обуваясь на бережку, торжественно произносил: «Переход евреев через Чермное море!»

Муромские разбойники

На третий день нашего странствования мы окончательно вступили в огромные леса, которые простираются на 70 верст и прекращаются лишь в 12 верстах от Мурома. Двое суток шли мы, не видя открытых горизонтов и имея перед глазами все ту же прямую дорогу, а по обеим сторонам все те же высокие, красноватые колонны сосен и исполинские пирамиды елей.

Как только мы вошли в лес, все как-то присмирели и о чем-то задумались. А бабушка Настасья, по-прежнему неутомимо шествуя с палкой в руке, начала свои неторопливые выразительные рассказы о прежних временах, когда лес был полон разбойников и странники натыкались на убитых или с робким ужасом прислушивались к замиравшим вдали отчаянным призывам на помощь. И сама наша бабушка, с ее простодушно-грубоватым лицом и говором, с ее безграничным суеверием, с ее детски безразличным отношением к добру и злу, с ее маленькой угодливостью перед господами (которых она, впрочем, всегда умела обойти, когда ей этого хотелось), напоминала весьма живо о глухих временах крепостного права и муромских разбойников.

Рассказ бабушки Настасьи

Помню один рассказ бабушки Настасьи о том, как ее сваха шла вечером мимо гумен одного известного своими свирепыми нравами села. И как она услышала стон и увидела торчащие из-под омета соломы ноги. И как, ночуя в селе, она рассказала о виденном хозяйке, а хозяйка в страхе замахала на нее руками, чтобы она замолчала и, пожалев ее, ничего не сказала о ней мужикам, чтобы они и ее тоже не зарезали.

– У них как бывало закричат «караул!» на болоте, так и тушат по всему селу огни, – говорила бабушка Настасья. – И видать не видали, и слыхать не слыхали. А сваха-то о ногах под ометом и заговори! Глупа была, молода.

– Да ведь «он», может, еще жив был? – задумчиво спросил Петя, по прозванию «поэт». – Что ж она его сразу не вытащила? Он бы, может, и убежал!

– И, батюшка, кому это нужно? Самой-то бы ноги унести! – сказала старушка.

Все молчали, потом Наташа серьезно проговорила: «А в Евангелии сказано: люби ближнего, как самого себя».

– Разве это тогда понимали! – произнес, негодуя, Ваня Горин, а затем с довольно мрачным видом передал рассказ своего дедушки о том, как покровский барин променял повара на борзого пса.

– А теперь, поди, променяй-ка, попробуй! – сказал бойкий Ваня Павлов.

– Теперь этого уже нет. Александр Освободитель это отменил, – с одобрением проговорил Андрюша Сетков, примерный ученик, всегда отлично помнивший историю.

И мы заговорили о другом и радовались, что мы молоды, и что никто из нас не жил в те страшные времена и не был ни рабом, ни рабовладельцем, и что мы все вместе дружно путешествуем в Муром, оставив позади себя все свои заботы и недоумения.

Комары распелись

Около полуночи мы прошли через большое спящее село Ломовку и расположились ночевать за селом на лужайке возле дороги. Небо было облачное, было прохладно, и нам с Наташей можно было покрыться одеялом, не рискуя задохнуться. Кусать нас комары уже не могли, но долго мне не давало уснуть комариное пение, неотвязное, как ночной кошмар…

Когда я в полусне выглянула из-под одеяла, оказалось, что на нас ровно и часто накрапывает дождь. Недаром распелись комары! Одеяло наше стало намокать, и мне поневоле пришлось подниматься, будить ребят, надевать мокрые башмаки и наскоро свертывать вещи. Наконец мы тронулись в путь, мокрые, сонные и унылые.

Базарный день

Проходя Кулюбаки, мы, к большому удовольствию ребят, попали в сутолоку базарного дня. Везде двухэтажные дома с крылечками и вывесками, каменные амбары и лавки, лотки с мелким товаром, возчики, продающие и покупающие. Возле них снуют мальчуганы, таща на себе огромные охапки свежескошенной травы, которую они предлагают покупателям за две и за три копейки. Другие, менее добродетельные юные туземцы злоумышленно вертятся около торговцев и, к великому негодованию наших ребят, стараются похитить – кто сушеную воблу, кто калач.

В трактирах и кабаках гудят потребители, другие едят и пьют тут же, на площади, и везде среди беспорядка, сора, шума и крика кишит живая и пестрая толпа и раздается бойкий, меткий великорусский говор. Все это очень разнообразно, типично и даже красиво под синим небом и ярким летним солнцем. И немудрено, что для обитателей глухой и бедной деревни это людное, базарное оживление – нечто крайне заманчивое и интересное.

Сперва я тоже не без любопытства и удовольствия смотрела на веселую толпу и ожесточенное базарное торгашество, но чем дальше мы шли, тем больше попадалось нам пьяных, тем чаще раздавались крики и буйные песни с фальшивыми хриплыми нотами и отчаянной выразительностью. И мы старались скорее пройти Кулюбаками, и как-то грустно и совестно было на душе, и вспоминалось неравенство людское и ответственное положение всех, кому знакомы наслаждения более высокого качества, нежели грошовые барыши и наивно дикий разгул базарной площади.

Но вот мы опять на воле, опять среди громадного, спокойного леса.

Любуемся красотой

Дорога шла вдоль Теши, которая под самым Муромом впадает в Оку. И во все время пути, начиная с самой Липни, нам виден был на горе, за Окой, рядом с большим селом Карачаровым, старинный, многохрамный, красивый Муром.

Весело идти, когда уже видна конечная цель путешествия и когда из 150 верст остается их только 12, а потом 11, а затем 10, 9 и 8… Радуясь этому, мы шли не торопясь и часто садились, разговаривали и смотрели на Муром, на Оку и плывущие по ней суда, на Тешу и густой лозинник возле нее и на бесчисленные ласточкины гнезда в обрывистом песчаном берегу.

Все это очень забавляло ребят, и пока мы, взрослые, наслаждались отдыхом и любовались красотою местности, они постоянно вскакивали и бежали смотреть на что-нибудь, и, возвращаясь, сообщали нам свои наблюдения, задавали вопросы и вспоминали, как «из славного города из Мурома, из села из Карачарова» вышел богатырь Илья Муромец.

В Муроме

И вот мы входим в город, и больно усталым ногам ступать на острые камни мостовой. Еще одно мытарство по пыльным и сонным улицам города с расспросами о том, где бы нам остановиться. Ребята с лошадью, бабушка Настасья и три девушки заворачивают на постоялый двор, а мы с Наташей берем себе номер в гостинице, как раз напротив постоялого двора. И, Боже мой, как приятно отдохнуть в прохладной комнате, на кровати с пружинным тюфяком!

Мы пробыли в Муроме немного более суток. Прибыв в город, я постаралась принять вид по возможности городской и спутников своих увещевала вести себя по правилам городского общежития. Но увы! Это плохо им удавалось.

Наши ноги отказывались нам служить, но все же мы на другой день отправились в женский монастырь к обедне и в мужской Благовещенский монастырь к молебну у раки князей – просветителей Мурома.

Не без труда узнав, когда отходит поезд, отправились мы также и на железнодорожную станцию. И ребята сперва во всех подробностях рассмотрели стоявший у платформы локомотив с длинной цепью вагонов, а потом уселись на землю возле полотна дороги и дождались, когда поезд промчался мимо них и унесся вдаль, вызывая в зрителях неописуемый восторг.

– Чего весь век не видала, то нынче увидела! – говорила, дивясь, как ребенок, бабушка Настасья.

Без денег

Побывав вторично у всенощной, мы на другой же день после прихода в Муром, пользуясь вечерней прохладой, отправились в обратный путь. Нам незачем было дольше оставаться в Муроме, и нас, кроме того, отчасти стесняли расходы. У моих спутников денег было очень немного, а из мальчиков даже тот, у кого при выходе имелось 20 копеек, считался богачом.

Между тем в городе им приходилось покупать пищу и платить за ночлег. В деревнях же они получали даром почти все, что им требовалось. Раза два в день я угощала их чаем и каким-нибудь немудрым лакомством, но большей частью спутники мои, почувствовав усилившийся аппетит, подходили к первой попавшейся избе и самым естественным тоном говорили хозяйке: «Тетенька, не дашь ли хлебца?» И тетенька в большинстве случаев с полной готовностью подавала в окно отрезанный ломоть, а иногда предлагала даже войти в дом или пообедать, или поужинать.

Бабушка Настасья, так же как и ребята, ходила по окнам, набирала в передник куски и ела их, присевши на завалинку. И это совсем не казалось нищенством или вообще унижением, а казалось только милой братской простотой в отношениях.

Ночуя в чьей-нибудь избе, я платила по одной копейке с человека или даже меньше, но иногда хозяева и этого не хотели брать. Раз я хозяйке кордона, в котором мы утром умывались и завтракали, хотела дать двугривенный ребятам на пряники.

– И, матушка, – сказала она, – зачем это? Вы уж лучше своим. У вас и своих-то, гляди, сколько.

Таким образом, в дороге денег нам почти не нужно было.

Домой

Не стану подробно описывать обратный наш путь. Все мы радовались возвращению домой, и, увидев издали родную колокольню, ребята сразу забыли усталость, подхватили с тележки свои вещи и умчались вперед.

Мы, более усталые спутники, медленно следовали за ними. Видно было, как у ворот домов матери снимали сумки с запыленных и загорелых своих ребят, а девушки-странницы целовали измазанные рожицы маленьких сестренок, братишек и племянников. Волнения и удовольствия при свидании проявилось так много, как будто отсутствие наше продолжалось не девять дней, а девять лет. Вскоре и ребята, и девушки, и даже бабушка Настасья принялись сенокосничать, а я, проспав 16 часов подряд, вернулась к обычному своему летнему времяпровождению.

Вяло и пусто проходит для крестьянина нерабочее зимнее время. И почти так же бессодержательно проходили тогда мои летние дни. Без живого дела и живого общения с окружающим человеческим миром. С одними книгами, журналами и газетами, которые говорят о многом, но самого важного и самого нужного большей частью не умеют или не смеют сказать.

оказывается...

В качестве наказания Николай I предлагал своим офицерам
на выбор: либо гауптвахта, либо прослушивание опер Глинки

Над входом в Лицей Аристотеля была надпись: «Вход сюда открыт для любого пожелавшего рассеять заблуждения Платона».

Во время извержения вулкана Везувия 24 августа 79-го года помимо всем известного города Помпеи погибли также города Геркуланум и Стабии.

Фашистская Германия – «третий рейх», империя Гогенцоллеров (1870–1918) — «второй рейх», Священная Римская империя – «первый рейх».

Список подарков Сталину в честь его семидесятилетия печатался в советских газетах с декабря 1949 года по март 1953-го.

В римском войске солдаты жили в палатках по 10 человек. Во главе каждой палатки ставился старший, которого называли... деканом.

Сильно затянутый корсет и большое количество браслетов на руках в Англии периода правления Тюдоров считались признаком девственности.

Агенты ФБР получили право носить оружие только в 1934 году, через 26 лет после основания ФБР.

16 февраля 1568 года испанская инквизиция вынесла смертный приговор всем(!) жителям Нидерландов.

/Подготовила Мария Егорова/

Архив