Архив
«Уверена, мои методы вам не подойдут»
Невыдуманные рассказы бывшего классного руководителя
* антипедагогическая поэма
Запись с диктофона Марии Ганькиной
Предлагаем вниманию читателей запись странного на первый взгляд рассказа Тамилы П., искренне полагающей, что ее педагогический опыт категорически устарел и ну никак не может быть кому-то полезен. Разделять ее уверенность мы не спешим и предлагаем поразмыслить над рассказанными эпизодами и поделиться друг с другом своими соображениями о причудливых сочетаниях формы и содержания в нашем нелегком и запутанном педагогическом труде, столь похожем на искусство.
Я пришла в русскую школу читать украинский язык. Мало того, что в эту школу со всех школ Никополя самых неугодных учеников спихнули, так еще учительница одна успела к себе в класс отобрать кого поприличнее. Так что мой 8 «В» получился бандитским классом: и знаний ноль, и поведение ужасное. Пришла я в 8 класс и поняла, что начинать надо с четвертого.
Растыкала их
по углам
Вот сидит Бакунов 56-го размера и с ним Сытников – ма-асенький такой. Я веду урок и думаю: что они там делают, на задней парте? Я иду к ним и не знаю, что сейчас предприму.
Подхожу и вижу, что они положили портфели между партами и играют в карты. И на меня так хитро посматривают. А я не знаю, что мне делать. Я ведь только начала работать с этими ребятами, если пропустить мимо ушей – сядут на голову.
Надо отдать им должное: играют тихо, не мешают. Но как это так: все дети работают, а они в карты играют?!
Я говорю: отдайте мне карты. А они их прячут и ухмыляются. Потом я уже сама не знаю, что делала. Как хватила этого Сытникова, как выдернула из-за парты. И пустила его по проходу.
А Бакунова вытянуть не получается – он же здоровый. В общем, я не знаю как, но я его тоже вытянула из-за парты и тоже пустила…
По углам их растыкала. Сытникова спрашиваю: «Где мать?» (Чтобы не попасть впросак, никогда не спрашивала, где отец: вдруг отца нет.)
– На рабо-оте.
– А у тебя?
– То-оже.
В конце урока заходит завуч: «Что тут у вас случилось?» «У нас, – говорю, – уже ничего не случилось». (И когда только она что унюхала?!)
А у меня спаренные уроки и притом последние. Второй урок закончился. Все ушли по домам. Дежурные помыли полы и тоже ушли. Эти стоят, ничего не говорят. И я им ничего не говорю. Сижу, делами занимаюсь.
Проходит час. Тут Сытников говорит: «Мама во второй смене». Я говорю: «Будем ждать маму». И сижу, тетради проверяю. А они стоят по разным углам.
Слышу – шмыгают.
Сытников:
– Я больше не буду…
– Что ты не будешь,
Сытников?
– Я больше в карты не буду играть.
– Конечно, в карты ты не будешь играть, ты что-то другое придумаешь.
– Нет, мама домой придет, будет нервничать очень, что меня нет. Извините, я больше не буду.
– Я даже не знаю, Сытников, что с тобой решать. Я даже не знаю, что тебе сказать.
Тогда второй плетется из своего угла: «Я тоже не буду больше».
Я потом говорю: «Как вам не стыдно?! Вы же взрослые ребята. Вы же знаете, что знаний у вас нет. Я бьюсь каждый урок, чтобы вы хоть письмо смогли написать любимой девушке, а не только по телефону звонить». (Я на уроке на украинском языке говорю, а после уроков на русском.)
Вот я и говорю: «Ты же письмо не сможешь написать, стыдно будет». «Не будем больше», – и пошли.
А вин мэни кажэ…
Еще только раз Сытников хвост при мне было поднял. Я ему сказала: «Чого ты ерепенишься? Ты кто такой? Ты ще середнего роду, а взрослых не слухаешь! Нос ще вытираешь нэ так, як надо. Вытри нос!» А вин мэни каже: «Сама вытри!»
Я растерялась, не знаю, что делать. Ничего ему не говорю, иду к своему столу, достаю из сумки платочек (они у меня такие красивые – китайские), иду к нему (а он у меня за первой партой сидит), подхожу… «Ну если ты не умеешь вытирать, давай я сама вытру!» – и за нос его схватила. Он и понять ничего не успел.
Все засмеялись. Он покраснел как рак. Я говорю: «Вот такие, Сытников, дела. Что ж делать, если ты в 8 классе еще не умеешь нос вытирать, а хвост поднимаешь выше трубы!» – и пошла, и продолжаю свой урок.
Он после этого, как щенок, ко мне привязался. Стоит мне ребят попросить о чем-нибудь – он сразу: «Я сделаю!»
Как-то я после уроков с отстающими занимаюсь, что-то им читаю, а он возле меня сидит. И кофта такая мохеровая у меня была – так он сидит и кофту гладит. Влюбился в меня!
А ведь совершенно неуправляемый был.
Бакунов и Сытников – они стали моей первой защитой. У нас такой Комаров был – неважный мальчишка, нечистый на руку. Если Комаров подошел к учительскому столу, они сразу: «Виталик, что ты там делаешь? А ну отойди».
В общем, я у них чуть ли не авторитетом стала. Как в уголовном мире.
Це ж бешени!
Иду я как-то по коридору к себе на урок, слышу: шум, крики в кабинете физики. Я подумала, что урока нет. Открываю дверь. 9 класс. Учительница сидит за столом, тему объясняет, а они – кто на столе, кто под столом, кто на голове...
Я говорю: «А це шо?» Она мне: «Вот погляди: це ж бешени!»
Любые дети реагируют на резкий звук. Я к парте подхожу и как стукну по ней: «Чого це за фокусы? Где це ваше мисто? Вы шо, своих мист не знаете? А ну швыденько на свои места!» Они задергались: идти, не идти? «Быстро! И шоб я вас не чула!»
Они мне потом сказали: «Если б вы, Тамила Ивановна, в армии служили, вы бы до генерала дослужились».
Я говорила
не буцать?!
В колхозе они две недели без меня работали. Тут я приезжаю – а у них долгов полно!
– За подсолнечник хорошо платят. Будем работать на подсолнухе?
– Будем.
– Хорошо. Только требования такие. Когда прорываешь подсолнечник, его нельзя сшибать. Если сшиб, он растет кустом. Так что только с корнем вырывать, – объясняю я им. – Наклоняться надо, а як же ж! Тильки не химичить. Всё понялы?
– Всё понялы.
Вот я иду по грядке за ними следом. А что там мой Карташов вперед вырвался? Не такой вроде рьяный парень – и впереди! Я на его рядок шасть – а там одни посбиванные подсолнухи. Я насобирала этих подсолнухов. Зову его: «Карташов! Карташов!» А он не слышит: ветер навстречу. Гляжу: идет в спортивных штанах, без майки и ногой подсолнухи сбивает. Ага, потом он в конце рядка ляжет и будет ждать, когда другие подойдут.
Я бегу по рядку за ним. А ему кричат: «Карташ, тикай!» Я его догоняю и этими подсолнухами по спине: «Я тебя просила не буцать, я тебе говорила не буцать! А теперь иди, вырывай то, что набуцал».
Понимаете, где-то что-то и придавить надо. Как без этого? Но это должно быть полушутя-полусерьезно.
Во время солнцепека клещевину полоть нельзя: выделяются эфирные масла, и дети падают в обморок. Но за клещевину хорошо платят. Значит, если хотите заработать, надо вставать в 6.00. Захожу их будить: «Девчата, подъем! Ребята, подъем!» Идут сонные, умываются, в автобус, на поле. Поработали до 9.00 – и на завтрак...
Так они аж с Нового года начинали просить меня поехать с ними в колхоз. А я им полушутя-полусерьезно: «Вы меня так доведете за год, что я на вас не хочу дывыться. Петра Александровича до инфаркта довели? Довели. Идить з моих очей, шоб я вас не бачила…»
Сперва
заключим договор
Я детям сказала, чтобы после девяти я никого во дворе не видела. Иду к подруге своей во двор. Они сидят на скамеечке. Я иду по дорожке. «Атас! Тамила!» – и никого нет на скамеечке.
А в лагере знаете, как с ними трудно? Ведь двадцать четыре часа с ними! На танцы в клуб хотите? Пожалуйста, танцуйте. Но до 12.00. Хотите краситься – красьтесь. Но если у кого-нибудь увижу утром макияж – никаких танцев. Чтобы были все умытые и в 12.00 спали.
И вот они в клуб в поселок уйдут, а я как на иголках…
Когда они едут в колхоз с другими учителями, то учителя там все на нервах. А я как-то с ними особых трагедий не испытывала. Хотите на танцы? Хорошо. Но давайте сперва заключим договор.
Уже шнурки
жарят
Распоряжаться надо весело. Если рассердился – не зуди, лучше по шее дай.
У нас физик был умнейший, но дисциплину не держал, я поначалу даже на уроках у него сидела. Они ему зададут задачку, он им начнет доказывать – чуть не на полу уже пишет, а они делают, что хотят.
И вот я как-то зашла к нему на урок, чую: уже шнурки жарят. А когда шнурки жарят, страшный запах. Я только глянула: ясно, откуда запах идет. Два парня сидят рядом. Красивые ребята. И умные. А как вместе, так шкода.
Только урок кончился, я бегом туда – и к ним, чтобы не выскочили из класса. А один из них – под метр восемьдесят. Я его схватила. «Наклонись», – говорю. «Зачем это?» – «Наклонись, а то не достать!» Он наклоняется. Я его за чуб: «Твоя работа?..»
Сержусь по-настоящему, конечно. Но они знают, что заработали. Некоторые учителя их норовят побольнее оскорбить. Вот, например, у меня Колбасова Валя была. Математичка ей говорит: «Так, Колбасова, покажи, что ты здесь наколбасила?»
Та – в слезы. А на то, что я говорю, они не обижаются. Я даже не могу объяснить, как это получается. Просто надо уловить их психологию.
Родители
за меня горой
И родителям они на меня никогда не жаловались. Ну, в классе бывают, конечно, один-два таких пакостника. Я их знаю и не трогаю. Их и дети не любят.
А родители всегда были за меня горой. Вот был случай. У меня 9 класс. И надо школьную газету выпускать. Обычную стенную газету. А я забыла о ней совершенно. Вспомнила часов в 9 вечера. А с завучем мы как раз в контрах были. Ну, думаю, завтра съест.
Я звоню одной девочке, Ларисе, и говорю: «Понимаешь, нам надо, чтобы завтра была выпущена газета, а я забыла». Она мне говорит: «Не волнуйтесь, Тамила Ивановна, все будет сделано».
Так потом мне ее мать говорила, что отец не спал всю ночь – с дочерью газету рисовал, а она помогала. У Ларисы родители – оба инженеры.
А у другой девочки, которой Лариса позвонила в ту ночь, отец был наш мэр. Так вот Лариса, ее мама, ее подружка и эти два папы, один из которых мэр города, делали всю ночь газету. И в 8 часов утра она уже висела в коридоре школы!
Хто це зробыл?
И я никогда не жалуюсь родителям: ведь родители начинают детей наказывать, иногда бьют. Тогда у детей вырабатывается протест против учителя, против школы, против всего. Что я, сама без родителей не справлюсь?
Сняли дверь в женском туалете.
В шутку.
– Прохоренко, а ну иди сюды.
Наклонись! Хто це зробыл?
А он метр девяносто. Я же его не достану. Так я его за ухо.
– Наклонись, я тебе сказала!
Он наклоняется. Я ему на ухо:
– Саша, сейчас возьмите дверь.
(Я когда «на вы» к ним обращаюсь, они знают, что дело пахнет жареным.)
– То не мы!
– Саша, я вас не спрашиваю, вы или не вы. Если бы я спросила: «Саша, это вы или не вы?» – вы бы ответили. А я вас не спрашиваю.
Я просто вам говорю: «Саша, возьмите дверь и повесьте на место».
Ты меня понял?
– Да.
Всё. Я знаю, что дверь будет на месте.
Своих
я в обиду
не давала
Я вот разозлилась на Прохоренко. Но попробуй кто-нибудь его тронуть со стороны! Я глаза повыцарапываю! Своих детей я в обиду не давала. Это мои. Моя семья. Только я могу накричать. И они это чувствовали.
Не дай Бог, если кто из учителей пожалуется на моих ребят. Я так скажу: «Надежда Ивановна, у тебя свои есть? Вот за ними и смотри. Ну ходила моя Верочка с хлопцами за школой. И шо? Тебе в твои сорок лет, понятно, неинтересно там ходить. А обидеть девочку – раз плюнуть».
Вот у нас еще был Степан. Я ему говорила: «Степа, если ты не изменишься, ты сядешь в тюрьму. Так не годится». Он-таки сел.
Дискотеку устроили. Ребята купили вино. Я их поймала сразу же с этим вином. Но кто-то уже успел сказать директрисе. Та ко мне: мол, Степан приносил вино. Я ей говорю: «Если Степан и приносил вино, он его что, пил?».
А дети откуда-то узнают, что я их защищаю. Они чувствуют и абсолютно точно знают, кто им враг,
а кто друг.
Косы головцы
Вот и про папу моего, Ивана Николаевича, учителя географии, а потом директора, они всегда абсолютно точно знали, что он им друг.
После войны в школе были одни переростки. В четвертом классе им по 15 лет было, в седьмом – по 18. Папа их называл «соколята».
А когда папа уже не работал, на пенсии был. И уже ж взрослые они стали, соколята эти, выучились. Идет он, а они возле магазина бутылочку распивают.
Мама моя их в младших классах учила, а папа в старших. Мама никого пальцем не тронула, только сюсюкалась с ними. Не кричат они ей через 25 лет: «Добрый день!» А папу мимо не пропустят, чтобы не поздороваться:
– Добрый день, Иван Мыколаевич!
– Добрый день, косы головцы (головастики)! Шо, горилку пьете? Вот у мэнэ список е, кто от горилки повисився, кто потонул, кто задушився…
– Ни-ни-ни, Иван Мыколаевич, мы не пьем.
– Глядите, косы головцы. У мэнэ список там может пополниться.
У папы учились не только дети, но когда-то и их родители, и даже деды. Он с 35-го года в одной школе.
Придет, например, родитель и спрашивает:
– Иван Мыколаевич, як там мий Петро?
– Пытаешь, як твий Петро? Яка хата – такий тын, який батько – такий и сын!
– Иван Мыколаевич, и я такий был?
– О то и ты такий был, як твой Петро.
– И шо ж мэнэ з ним робыти?
– А ничого. Выучим с Божьей помощью.
За шо нас бить?
Один раз учительница одна, Екатерина Максимовна, взяла у папы в географическом кабинете палатку для похода. Потом все говорила: отдам да отдам. А палатка на учете. В конце концов она сказала, что отдала ему палатку. А он: как это так отдала, если ты не отдавала? Ну, в общем, поссорились они.
И она подговорила свой класс. Провела с ними собрание. В протокол собрания внесли жалобу, что Иван Николаевич бьет детей. Это заявление она отправила в министерство. Из министерства приехала комиссия. Но дети, конечно, не знали, зачем.
Вызывает инспекторша детей, спрашивает, кто у них там историю читает, кто математику, как учителей зовут и так далее.
– А географию кто читает?
– Иван Николаевич.
– А вин вас бье?
– Ни, не бье.
А случай на самом деле был. Парни как-то сцепились на уроке. А они же здоровые амбалы. Ну и стал папа их разнимать. Да так, что у одного нос оказался разбитым.
Тут инспекторша завелась:
– Ну он же тебя бьет!
– Чи вин мэнэ бив?
– Он же тебе нос разбил.
– А, нос... Так то не он. Я баловался, и он меня выгнал из класса. А я выходил, а мне Левченко ногу подставил, я упал и нос разбил.
Вызывают Левченко.
– Левченко, бил Иван Николаевич этого парня?
– Чи вин его бив? За шо? Нихто нас не бье. За шо нас бить? Мы и так нормально себя ведем.
Вызвали комсорга Тамару, которая протокол того собрания вела:
– Иван Николаевич бьет вас?
Она молчит. А Екатерина Максимовна:
– Тамара, ну скажи, мы ж писали протокол.
А у Тамары слезы:
– Сплетница вы, Катерина Максимовна! Мы не так на собрании говорили! Вы меня потом заставили переписать этот протокол!
А потом главный проверяющий и говорит:
– Знаете, Екатерина Максимовна, я могу поверить в то, что он их бьет. Но еще я уверен в том, что если б вы хоть пальцем тронули кого-то из них, они бы не стали этого отрицать. Значит, будьте таким учителем, чтоб дети вас понимали и защищали.