«Хуже всего – быть в конфронтации»

Отношения учителя с администрацией зависят от многого. Прежде всего на них влияют взаимные симпатии и антипатии. Во-вторых, важна также заинтересованность директора в конкретном учителе. Ну и, в-третьих, эти отношения во многом определяет позиция самого учителя. Хуже всего быть с директором в конфронтации. Хотя и директора бывают очень разные. Правда, на повышение чаще всего идут не самые лучшие учителя и далеко не самые лучшие люди. Поэтому отношения могут складываться по-разному. Но мне повезло.

Отеческое отношение

Первым директором, к которому я попала, был Константин Михайлович Хелем. Это был удивительный человек, умнейший, по образованию – историк. И когда он пришел в вечернюю школу, там были самые разные ученики, самые разные учителя. С каждым из учителей он искал пути совмещения – с собой и с учениками. Ведь ученики были выкидыши из обычной школы. Их всеми силами пытались после восьмого класса выпроводить. Ну и они отправлялись либо в ПТУ, либо в вечернюю школу.
Хелем ко всем отыскивал свой подход. Я тогда была совсем юным учителем. Шел второй год моей работы. И вот как-то раз Константин Михайлович подходит ко мне и говорит: «Лидочка, я приду к вам на урок». У меня сердце так и екнуло. А он: «Да вы не волнуйтесь, я приду на месяц». Тут уже я не знаю, екнуло сердце или совсем упало. Он понял, что я смутилась, и говорит: «Вы не волнуйтесь, я в физике ничего не понимаю, я историк. Я просто посижу». Вот с этого момента и началась наша дружба.
Он действительно сидел на всех моих уроках в течение месяца и делал на редкость точные замечания. Буквально на третьем уроке я перестала его бояться. Напротив, мне его замечания были очень полезны и очень интересны.
Еще один момент, который молодому учителю всегда трудно дается, – это заполнение журналов. Мы все время о них забывали. А он в таких случаях говорил: «Лидочка, зайдите, пожалуйста, в мой кабинет. Вы простите меня, я вас запру с той стороны. А журнальчики вон на столе. Будьте добры, заполните». Вот такое очень бережное и в то же время отеческое отношение.

Вынужденные моменты

Мы с Хелемом долгое время работали вместе. И потом всю жизнь продолжали общаться. Где бы он ни работал, он все время меня куда-то тянул. Я понимала, что могу быть хорошим администратором. Но лучше я буду средним учителем, чем хорошим администратором. Живое общение с детьми меня интересовало гораздо больше.
И есть второй аспект: кем бы я ни была – а я была и методистом, и завучем, – это были вынужденные моменты. Я не рвалась туда. И опять же Константин Михайлович мне говорил: «Я не могу учить людей, которые не хотят учиться. Они уже все знают сами, и поэтому убеждать их сделать в работе вот такой поворот бессмысленно».
Однажды, будучи методистом, я пришла на экзамен. И это оказался экзамен по моему предмету – физике. Вдруг я увидела, как учитель при мне начинает заваливать учеников. Так как я все-таки в первую очередь учитель, а не методист, то я ему сказала: «Простите, вести экзамен буду я». И стала помогать каждому ребенку найти себя и ответить на все вопросы.
Вскоре этого физика сняли, и я взяла его класс. Раз уж я, хоть и косвенно, повлияла на то, что сняли учителя, я должна была его класс выровнять и довести до конца.

Во главу угла

Мне повезло с директорами и в последние годы моей работы. Это были Александр Наумович Тубельский и Александр Аронович Рывкин.
К сожалению, Александр Наумович рано умер. Но он сделал удивительную школу – Школу самоопределения, где во главу угла был поставлен ученик. И ученик имел права, которых у него не могло быть ни в одной школе, – здесь он был наравне с учителем.
В школе Тубельского был суд чести. Туда могли прийти ученик, учитель, нянечка, родитель – кто угодно. Суд чести был равным для всех. Судей выбирала вся школа – из числа тех учителей и учеников, кто заслужил доверие. Судьи разбирали состояние данного конфликта и старались найти выход – примирить стороны и как-то все уладить.

«Правда, удивительно?»

В школе Тубельского были созданы такие условия, при которых каждый человек выживал. Я могу назвать множество ребят, которых я приводила туда из других школ. У них у всех были очень трудные судьбы. И никого не отверг Александр Наумович Тубельский.
Одного мальчика я встретила в таком состоянии, что у него при слове «школа» (он только что закончил началку) отнимались руки и ноги. Он просто столбенел и говорил: «Я никогда там ничего не пойму».
Я взяла его за ручку, и мы вместе с мамой привели его в школу Тубельского. И я каждый день после уроков приходила к этому мальчику и говорила: «Давай-ка посмотрим вот эти примерчики».
Прошло три недели. Мы, как обычно, сидим занимаемся. И вдруг в какой-то момент он берет меня за руку, снимает ее с учебника и говорит: «А вот это я сделаю сам». И я была счастлива!
Примерно в это же время он подходит ко мне и говорит: «А у меня теперь есть друг в школе». Я: «Ой, а расскажи, с кем ты подружился?» И он отвечает: «Мой друг – Александр Наумович Тубельский». Правда, это удивительно?..
А вот Ваня Сережкин, мальчик из математической школы. Гениальный, но слабоуправляемый ребенок. Математическая школа после первого класса определила его в психушку. А мама взяла и привела его за руку в школу Тубельского. И его направили в мой класс.
Ваню нельзя было сразу сажать в класс за парту, потому что класс для него был полем сражения. И Александр Наумович разрешил мне, чтобы Ваня, ученик второго класса, ходил в пятый(!), – там продленку вел замечательный человек, биолог, чьей интуиции я доверяла. А ко мне в класс Ваня приходил только на два урока.

Неожиданные решения

Александр Аронович Рывкин – это человек 90-х годов, который сделал школу, удивительную в своем многообразии. У него в школе был и туристский клуб, и английский клуб, и французский клуб, и музыкальная студия, и балет, и различные физкультурные секции. И конечно же театр. Ребенок мог найти себе занятие по душе прямо в школе.
Александр Аронович мне интересен тем, что если его увлекала какая-то идея, то он находил и время, и возможность, чтобы ее осуществить.
Особенно я благодарна ему за начальную школу. Здесь, как нигде, нужны интересные идеи и высокообразованные люди, умеющие и любящие заниматься с детьми. Александр Аронович рискнул открыть семейную школу. Рискнул взять в один первый класс сразу двух новых учителей. Рискнул дать учителю начальной школы возможность перейти со своим классом в среднюю. А все эти шаги требовали от него определенного мужества.
Вот и получается, что хороший директор должен быть готов к неожиданным решениям (интервью с А. Рывкиным читайте на стр. 7. – Прим. ред.).

Странная традиция

Удивительный и интересный для меня опыт – работа с психологом Евгением Евгеньевичем Шулешко и Александрой Петровной Ершовой, педагогом, продолжателем дела своего отца, театрального педагога Петра Михайловича Ершова. Это произошло, когда я преподавала в 91-й школе. Мне захотелось повторить такой опыт в обычной школе. Поэтому в августе я просто пошла в первую попавшуюся школу. И тамошняя директриса оказалась очень жесткой.
Я встретилась с ней случайно. Ей нужен был учитель. Так я и попала в школу, где до сих пор работает Екатерина Александровна.
В первые же дни я обнаружила, что директор, которая сама была выходцем из начального образования, предъявляет очень жесткие требования к учителям и ученикам – даже младшеклассникам.
Ну, скажем, на переменах дети должны были ходить по коридору кругом. Такая вот странная традиция. Представьте картину: учитель стоит посреди коридора, а дети ходят вокруг него в затылок друг другу. Прямо тюремный двор.
Мне надо было соблюсти правила школы, но прежде всего – интересы детей. Поэтому мы с ними водили хороводы. Хороводы – ведь это тоже по кругу. И ко мне невозможно было придраться: я соблюдала традицию, но в то же время дети на перемене играли, а не маршировали.

«И тут я делаю ошибку»

Уже 4 сентября директор пришла на мой урок и увидела, что у меня нет той дисциплины, которая, по ее мнению, должна быть в начальной школе. К тому же мои дети не сидели так, как нужно…
И вот посреди урока директор вдруг присылает мне записку. В записке написано: «Вы должны выяснить, знают ли ученики буквы, слоги, слова, предложения». «Так, – думаю, – слова они знают, и директриса это видит – они же что-то говорят. А все остальное нам еще предстоит выучить. Я вообще-то в первом классе стою только четвертый день!»
И тут я делаю большую ошибку – с точки зрения отношений с начальством. Прочитав записку, я сворачиваю ее, кладу на стол и продолжаю урок…
Зайдя в конце учебного дня в кабинет директора, я словно увидела милиционера, вытянувшегося в струнку и пронзительно сверлящего меня взглядом.
– С таким учителем я рискую выложить партбилет на стол! В соседнем классе ученики первого класса знают буквы, слоги, слова и предложения и умеют развернуто говорить!
– Как? Выходит, что они уже всю программу первого класса выучили? А мне еще есть, что с ними изучать – впереди учебный год.
Меня тогда спасло то, что она спохватилась: я, оказывается, не учитель начальных классов!
Я, правда, сразу нашла выход из ситуации – послушно отправилась учиться в институт усовершенствования учителей на педагога начальных классов (хотя до этого я практически два года проработала таким учителем в экспериментальной арбатской школе № 91).

«Отбояривалась экспериментом»

А дальше выходы из положения мне приходилось искать уже все время. С точки зрения директрисы, что бы я ни делала, было не так. Ну, например, она мне как-то походя сказала: «Ваши ученики даже не знают директора в лицо». Тогда я их научила. И когда мои дети встречали ее где бы то ни было, они очень громко и четко хором кричали: «Здравствуйте, Екатерина Александровна!!!» Трудно сказать, была ли она этим довольна.
Но, главное, я все-таки нашла защиту. Меня взяла под свой эксперимент Александра Петровна Ершова. Эксперимент назывался «Театральные методы в педагогике». Вообще для меня самым важным было организовать жизнь детей, а не только их учебу. И когда на открытом уроке математики я играла на пианино и мы пели правила в сочиненных рифмованных строках, а директриса меня спрашивала: «Что это?» – я отвечала: «Это из театральной педагогики». А когда мои дети сидели, положив голову на парту (щечку на локоток), то это была «поза слушания из театральной педагогики». И так далее: «поза пишущего», «тонусы», театральные упражнения...
В общем, как могла, отбояривалась экспериментом и мудреными якобы научными словами.

Катастрофические последствия

Потом я пошла с моим классом в среднюю школу – как учитель математики и физики. И тут случилось самое неожиданное.
В начальной школе классы проверяли педагоги среднего звена. И в течение трех лет обучения мои дети оказывались где-то в серединке – не плохие и не отличные, просто хорошие. Меня это устраивало, потому что не вызывало ни у кого ни зависти, ни ревности. А тут мои дети оказались лучшими!
Для меня это имело катастрофические последствия – больше мне первый класс в этой школе не дали. Слишком уж результаты моих ребят ударили по самолюбию директора. Ведь в ее глазах я была учителем, который не работает, а невесть что вытворяет на уроке. Учителем, у которого – о, ужас! – дети во время урока свободно разгуливают по классу!
Так что и такой вроде бы негативный опыт есть. Но он меня закалял. Опыт самостояния (не противостояния!) вообще дается хоть и трудно, но с пользой.
А в заключение: откуда у меня это слово – самостояние.

Самостояние

Самостоятельная работа. Мы с ребятами долго выясняли, что это такое. И поняли, что это – когда я «сам стою».
В моем классе слово «помогать» было очень важным. И поэтому человек, который нуждается в помощи, совершенно спокойно мог ее попросить.
Так вот, как-то во время самостоятельной работы у Костика что-то не заладилось, и по его позе это было видно. И тут Настя подошла к нему (это опять же было в норме вещей – увидев человека в нерешительности, подойти и спросить у него, не нужна ли помощь) и тихонечко спросила: «Тебе помочь?» И Костик, рыдая, ей ответил: «Я не могу принять твою помощь, я САМ здесь СТОЮ, понимаешь?» Вот оно – самостояние! Дело нешуточное.
В тот раз я вышла из положения так. Подошла и совсем тихонько говорю: «Я знаю, что ты этот материал понял хорошо. Ты просто подзабыл. Может быть, ты все-таки примешь мою помощь? Я только намекну…»
И он мне позволил. И у него все получилось. И он спокойно закончил свою работу.