Детей же не проведешь!

* зеркало мнений

Записали Мария ГАНЬКИНА, Евгения ВАСИЛЬЕВА и Татьяна АЛЕКСЕЕВА

Из разговоров в учительской

---

На уровне рефлекса
М. Г., учительница по рукоделию

Мы как‑то обсуждали капризное поведение маленького Коли на предмет, какой совет дать его маме. Коле сейчас два года, он всюду лезет, хамит, никого не слышит. Может ударить взрослого по лицу и засмеяться. Укусить за руку изо всей силы и смотреть, улыбаться...
Я начала что‑то говорить Колиной маме о пользе здорового подзатыльника или шлепка в таком крайнем случае. Надо, мол, бодро, беззлобно, даже весело поддать – и ребенок будет тебе благодарен за то, что ты дал ему возможность понять, что это делать ну никак нельзя. А когда мы читаем мораль на тему «Как тебе не стыдно!» – у детей порой такой возможности нет.
Оля сказала, что шлепать ни в коем случае нельзя. Что тогда ребенок будет решать проблемы со сверстниками таким же образом: тоже будет распускать руки. Он запомнит это урок.
Я спрашиваю: «А что же тогда, по‑твоему, делать?» Она говорит: «Ну не знаю что. Ну взять и к стулу привязать. Или в комнате запереть. Только не рукоприкладство».
Но привязать к стулу – это разве не рукоприкладство? И как это двухлетний ребенок будет привязанный сидеть? Сколько времени?.. По мне так лучше здоровый, бодрый, звонкий шлепок по заднице – и вперед, гуляй и больше под горячую руку не попадайся. На уровне рефлекса.

Проблема в искренности
С. М., учитель истории

Вопрос «Бить или не бить?» каждый родитель решает так, как ему подсказывает родительская интуиция. Можно, конечно, и всыпать по первое число, но… на какой характер нарвешься. Из чада ведь и садист может вырасти и будет потом изгаляться над женой, подчиненными, собственными детьми.
Вся проблема в искренности. Вот если сгоряча или от бессилия врежешь – это очень понятно, и тогда тут взятки гладки. А вот когда для какой‑то далекой цели или ради каких‑то принципов, рассудочно, с какой‑то своей взрослой воспитательной корыстью, то это может привести к непредсказуемым последствиям.

Бац! – и разрядились
М. С., многодетная учительница математики

Иной раз можно так распалиться, что начнешь лупить направо и налево. Очень при этом искренне…
Я считаю, что подзатыльник нельзя отвешивать в сердцах, каждый раз он должен быть неотвратимым воздаянием за то плохое, что ребенок сделал. Укусил Полину – получи.
А вот когда я начну дуться, в молчанку играть со своим ребенком или запру его одного в комнате – это такое психологическое напряжение для нас обоих! Что там ребенок накопит в себе за это время и что я накоплю, и чем это для нас обернется, я не знаю.
А по заднице – это кратковременное воздействие. Бац! – и мы оба разрядились. Я – потому что зло наказано и мне не нужно уже сердиться и что‑то из себя изображать. Он – потому что через физическую боль понял: нельзя! запрет! стоп! Понял, немножко поревел и побежал дальше играть.
А применять психическую атаку – это нечестно по отношению к малышу. Он вообще перестанет понимать, что, собственно, происходит, чего от него взрослые хотят. Кроме того, что чего‑то хотят…

Рукоприкладство унижает
Т. Д., учительница биологии

Я вообще не понимаю, как можно так низко пасть. Распускать руки – это же проявление слабости. Учитель для ученика – всегда человек, который может то, чего не могут другие. Это родители, которые привыкли нарушать границы, влезать на личную территорию ребенка, потом продолжают руки распускать. В конце концов, я сама когда‑то была ребенком и прекрасно помню, как это мучительно, когда тебе надо побыть с собой, почитать, а тебя вместо этого трясут, что‑то требуют. Входят в комнату, когда им заблагорассудится...
Вот родители как раз и не понимают, что ребенку нужна дистанция, личное пространство. В школе все‑таки есть хотя бы кусочек этой дистанции, хоть какое‑то уважение. Учитель‑то рассчитывает прежде всего на понимание, на интеллект. Видит в ребенке человека, способного думать головой, развиваться. И вот здрасьте-пожалуйста, опять все откатывается обратно – в детскую жизнь с родителями, когда тебя могут огреть по затылку.
Рукоприкладство перечеркивает все отношения учителя и ученика, которые строишь годами. И строишь именно как противоположность родительскому праву врезать, шлепнуть, пренебречь словами. В отношении ученика с учителем все держится на уважении. А если дистанция нарушена – какое уж тут уважение...

Принципы и покой других
П. С., учитель физкультуры

В свое время в одной из книжек многодетных Никитиных я прочитал эпизод, который мне врезался в память. Как‑то Никитины (у них в то время было два, не то три ребенка) ехали в электричке в Москву. И один из детей почему‑то начал капризничать. А так как у них был принцип не уступать ребенку, если тот не прав, то они и выдерживали этот принцип стойко и мужественно. В результате всю дорогу, где‑то часа полтора, ребенок рыдал, бился, а они делали вид, что ничего не происходит. При этом, конечно, у них все было напряжено. Но они понимали, что педагогика – это дело святое, и были готовы жертвовать всем.
И вот они подъезжают к конечной станции. И тут Лена Никитина обратила внимание на пассажирку, которая облегченно вздохнула и сказала: «Ну наконец‑то можно будет отдохнуть от этого ора!» Лене стало стыдно.
И вот Никитины пишут: мы вдруг поняли, что даем антипедагогический урок – урок равнодушия к окружающим. Мало ли какие у нас принципы, но если это наносит вред душевному покою окружающих людей, то мы обязаны с этим считаться и идти даже на какие‑то уступки детям, лишь бы уважать покой сидящих пассажиров.
Вот такой они сделали для себя вывод, и мне понравилось, что они честно об этом рассказали.

Мужской стиль
П. И., учитель физики

У меня было святое правило – и ученики это знали – я могу дать щелбан только любимому ученику. Это был знак доверия.
В восьмом классе был у меня парень – ну просто сорви-голова. Очень способный, но характер крутой. И вот он докрутился на уроке до того, что я дал ему легкий щелбан.
Он побледнел, потом покраснел, потом сказал, что если бы отец его ударил, он бы его убил, и добавил: «Ваше счастье, что вы Петр Иванович».
– Леня, – сказал я, – если бы я тебя не уважал, я бы, конечно, до тебя и пальцем не дотронулся. Считай за счастье, что я тебе дал по лбу.
Он был ошарашен. Тут же забыл о своей обиде, ему стало интересно. Он потом все время приставал ко мне и спрашивал: «Неужели, правда, что я должен быть счастлив, что вы мне щелбан дали?» Я говорю: «Ну у нас же есть такие ученики, которым я не даю щелбанов и никогда не дам?» – «А что, такое бывает?»…
…Это я называю «мужской стиль» в педагогике. Я понимаю, что злоупотреблять этим нельзя. Но и делать вид, что этого никогда в моей жизни не было и не будет, тоже неверно. Все‑таки педагогика должна быть с человеческим лицом, а не с нарисованной улыбочкой, разукрашенной анилиновыми красками.

Женское начало
В. П., учительница литературы

В моей практике не было случаев, когда бы доходило до щелбанов и подзатыльников. Я себе не позволяла, боялась этого как огня. Тычки если и помогут, то только когда учитель – мужчина. Для мальчишек авторитет отца очень важен. И они готовы увидеть его в учителе-мужчине.
Мужские отношения – они все же допускают физическое воздействие. Чуть-чуть похоже на то, как в старину мастер подмастерье учил: врежет, даст подзатыльник, чтоб доходчивее было. И в наши дни парень, мне кажется, способен принять от учителя нечто подобное – это вроде как от отца, от мужика, от сильного получится. Это даже уважение может вызвать.
Но я уверена, что женщине такое непозволительно. Она совсем другое несет, она должна уметь сочувствовать. Она даже может иногда и мать напоминать своей какой‑то чувствительностью, пониманием. Мне кажется, от нее ученики ждут, что она их на уровне эмоций поймет.
А вот если учительница начинает через физическую силу действовать, это кроме смеха или презрения вообще ничего не вызовет у парня-старшеклассника.

На войне как на войне
Н. В., учительница истории

Был у нас в школе случай. Идет урок. Л. П. что‑то рассказывает, одиннадцатиклассники слушают, записывают, а Паша сидит, ворон считает.
Л. П. в припадке праведного гнева начала на Пашу влиять: «Ну вот что ты сидишь? Тебе неинтересно? Тогда что ты здесь делаешь? Раз не слушаешь – уходи». Из благих побуждений. Не думала же она, что он в самом деле уйдет. А Паша и говорит: «А-а, ну тогда я пошел». Взял сумку и к двери направился.
Как нормальный учитель, который болеет за свой предмет, она в момент выхода за дверь схватила его за руку. Но парень‑то сильный – 11 класс! Он рванулся, а у Л. П. ногти длинные были, и она ему пропахала царапины сантиметров десять, наверное. Кровь пошла.
Паша с ухмылкой: «Ага! Сейчас пойду, побои сниму, зафиксирую – и в милиции засвидетельствую». Л. П. говорит: «Давай-давай. И маму свою приведи. А я расскажу, откуда эти царапины появились».
Ни в какую милицию Паша не пошел, конечно. Это шутка была. Но шуточка еще та. А другой кто‑нибудь, глядишь, и пошел бы.
А Л. П. долго места себе не находила. Причем я и все коллеги, кто знал об этом, успокаивали ее: мол, не может он куда‑то пойти. Но понервничала школа изрядно…

Куда смотрит администрация
Г. И., завуч по воспитательной работе

Не представляю, какой должен царить беспредел в школе, чтобы учитель мог себе позволить распустить руки. У нас с этим очень строго. Не только к ученикам, но и к учителям требования большие. Наше руководство очень за этим следит.
В Америке, например, учитель за такое как миленький под суд пойдет. Да и в России сейчас начинается нечто похожее. Только тронь их, они и жалобу в администрацию накатают, и родителям настучат. Могут тебя и на диктофон, и на мобильник записать – и все, привет. Постоянно надо ухо востро держать.
У нас на каждом педсовете идет речь о том, что нужна осторожность. Не дай Бог, на чем‑нибудь поймают, а то и вовсе оговорят. Мы делаем все возможное, чтобы к нам было не придраться.
Учитель всегда должен помнить, что за ним стоит школа. Ладно, ты своей репутацией не дорожишь! Но подумай о школе, о том, что в районе будут говорить. Слухами земля полнится. Это ж все мгновенно по городу разносится. Глядишь, еще и в новости угодить можно. И будут потом раздувать в желтой прессе, трепать репутацию...

Иногда нужно просто…
И. Н., бывший директор школы

Тут по телевизору я один сюжет видел. В Германии, оказывается, есть такой проект: они присылают к нам в какую‑то глухую сибирскую деревню своих трудновоспитуемых уличных подростков.
Показывают кадр: по деревне идет негритянский подросток. Причем видно, что идет он по улице с достоинством, то есть явно не как хулиган. И слышу комментарий: на содержание такого ребенка немцами положено две или три тысячи евро в месяц. И тогда я начинаю понимать, почему он действительно идет как порядочный человек. Потому что он попал в некий рай. Ведь воруют чаще всего от бедности. А тут эти уличные воришки вдруг становятся самыми богатыми людьми в округе.
Немцы придумали очень странный эксперимент. Что нужно для того, чтобы исправиться? Выходит, иногда нужно просто пожить безбедно.
И тогда я вспомнил рассказ одной учительницы. У них в школе работал некий желчный учитель, которого многие не любили, и она сама жутко его боялась и тряслась, прежде чем подойти к нему. И вот через десять лет он стал благополучным директором и совершенно изменился. Она перестала его бояться, считает лучшим человеком, с которым вполне можно дружить.
Вывод? Так, может быть, так и надо с плохишами поступать! Холить, лелеять, давать им ответственные поручения и назначать начальниками?..

Карабас-Барабас
Р. К., учительница ИЗО

Хочется вспомнить одного учителя – он вел русский язык у моего сына. Он ни разу ни до одного ученика пальцем не дотронулся. Но он их унижал и оскорблял каждый урок. Буквально куражился. Находил самое больное место и бил в него. Причем делал это очень остроумно. И поначалу ребята действительно рефлекторно ржали. А потом поняли, что весь этот театр Карабаса-Барабаса на их смехе и держится, и договорились, что смеяться не будут. И вот он очередную колкость скажет – а в классе гробовое молчание…
Хотя вполне можно представить себе острого на язычок учителя, которого ученики тем не менее любят.

Не для галочки
В. Б., психолог

Тот, кто так или иначе возвышает себя на костях других, никогда не будет пользоваться уважением учеников. Если же учитель, что бы он ни делал, делает это с искренней любовью, то ученики понимают, что это вроде как на их благо, то есть по большом счету он не для себя это делает, не чтобы ему стало легче. Вот Макаренко. В эпизоде с Задоровым он сильно рисковал, он сам мог оказаться в очень плохом положении, поэтому у детей (и у читателей) возникло к нему доверие.
А если я, будучи учителем, всего лишь «возвышаю» себя, если я устраиваю себе удобную жизнь, если я пришел провести урок и хочу провести его спокойно или просто для галочки, если я устраняю помехи, которые мешают мне, – это одно. Если же я устраняю помехи, которые мешают работать классу, – это совсем другое дело. Детей же не проведешь, они чувствуют эту разницу. Более того, могут даже в каких‑то случаях покрывать любимого учителя. Потому что чувствуют его любовь. И настоящее уважение. А уж если допекли любимого учителя – то допекли. Они это знают. И прощают.

Наказ: 50 кругов
А. С., учитель химии

Кто‑то – уже не помню – рассказал, как был у Шаталова в школе, сидел у него на уроке. И там был парень шебутной: все вертелся, крутился, другим мешал задачи решать…
Я уже не помню точно всех обстоятельств, помню только, что Шаталов спокойно ему так говорит: «Пятьдесят кругов вокруг школы». И тот, радостный, побежал. Сделал свои пятьдесят кругов вокруг школы и, счастливый, запыхавшийся, прибежал обратно в класс и сел на место. И все нормально.
Он как‑то это смиренно воспринял. В порядке вещей. Наказание неотвратимо. Провинился – получи наказание. Кстати, «наказание» – от слова «наказ».

Хрупкие косточки
Н.Ш., классная руководительница с большим стажем

Мой первый учебный год после пединститута. Дали мне 5 класс, большой, шумный. Очень много мальчишек было. Ну вы же знаете, как это иногда бывает: ты им соловьем поешь, а они… В общем, всегда есть такие ученики, которых так и хочется схватить за грудки: «Что же ты мне мешаешь, паразит такой? Я о вечном, о прекрасном, а ты...»
И был в этом пятом классе один такой шебутной мальчишка, как сейчас помню, Вася. Совершенно неуправляемый ребенок. Ну очень ему хотелось самоутвердиться. Оно и понятно: ребенок из многодетной и малообеспеченной семьи. Правда, это я уже потом узнала.
Так вот, залез Вася на уроке под парту и стал из‑под нее кукарекать. Ну, думаю, это последняя капля, сейчас я тебя… Подхожу воинским шагом, хватаю его из‑под этой парты: ну, сейчас я тебя тряхану!
И тут я почувствовала, что его тоненькая ветхая рубашка вдруг треснула на спине от моих крепких объятий (наверное, он ее за братьями донашивал). И я ощутила хрупкие косточки худенького ребенка. Может быть, он и питался не ахти как…
Сердце у меня сжалось. И стыдно стало за себя, что я, такая большая, борюсь с этим маленьким Васей...
А это ощущение ребячьей хрупкости в руках учителя, такого большого, сильного, – оно осталось на всю жизнь. И никогда я потом себе не позволяла, как сейчас говорят, заниматься рукоприкладством.
Иной раз приходится действительно тяжело, потому что дети бывают очень жестокими. Если они поймут слабину учителя, они его начинают мучить. Но я своих юных коллег все время предупреждаю: стоит один раз позволить себе проявить физическую силу, и потом будет и второй, и третий, и четвертый. Поэтому ни в коем разе этого нельзя делать.
А тому Васе я купила рубашку и подарила на день рождения. Он даже, может быть, и не совсем понял, почему я ее подарила. А я этот подарок помню всю жизнь.