Табакокурение в русской культуре

По материалам статьи К.Богданова «Курение как фольклор» в сб. «Мифология и повседневность», вып.2, СПб., 1999)

* история вопроса

Галина БАРИНОВА

---

Курение в народных пословицах и поговорках, по мнению филологов, очень часто знаменует финал – положи­тельный или негативный. К примеру, в выражении «Дело – табак». Оно пришло из бурлацкой среды и первоначально имело в виду высокую воду, то есть доходящую до шеи, на которую бурлак привязывал кисет с табаком.

Табак – мелочь, которая стоит многого. Но сказать, что что-то случилось «ни за понюх табаку», – значит определить крайнюю степень дешевиз­ны, но заплаченной за что-то существенное.
«Не по носу табак» – не по сред­ствам, не по силам.
В воровском жаргоне «закуривать», «закурить» – значит «прийти к сознанию, что дело не удалось, потеряно, проиграно», «убедиться, что совершить задуманное не удалось».
Так что народные оценки ку­рения сильно варьируются. Например, в простонародных сонниках XIX века «курить табак» обычно предвещало благополучие, тогда как «нюхать табак» – неприятность, а «курить сигару» оз­начало убыток в торговле. Если снился табак вообще, то это, к сожале­нию, «угощать» табаком – обма­нывать кого-либо.

Дым отечества

Табак в Россию проникает в конце XVI века благодаря англичанам. Официальным мотивом запрета табака в России (1634 год) стали пожары. Неофициальной – настороженно-враждебное отношение ко всему иностранному.
По описанию Н.И. Костомарова, табак в то время курили таким образом. В коровий рог наливалась вода и вставлялась трубка с табаком: дым проходил через воду. Отсюда и обычное для того времени выражение «пить табак».
Политика Петра I явилась важней­шим фактором в распространении табака. До него табакокурение преследовалось светской и церковной властью как обычай, враждебный православию.
Петром же и его окружением вопрос о табаке ставился как знак новизны, реформ, идеологиче­ского обновления. Узаконивая и поощряя западноев­ропейский экспорт табачного сырья, Петр символизировал поворот к Западу, к освоению европейского опыта социальной жизни. Указом 1697 года продажа табака была объяв­лена казенной статьей доходов, а его употребление до­зволено гражданам всех сословий.
Но экономические выгоды от продажи табака Петр подчи­нял выгодам идеологическим. И.П. Голиков в «Деяниях Петра Вели­кого» рассказывает, что по возвращении из-за границы Петр отдал всю торговлю табаком в Москве на откуп одному из купцов. Патриарх, исходя из традиционного запрета церкви на табак, отлучил от церкви как самого откупщика, так и всю его семью.
Однако Петр «умел уговорить патриарха к перемене мыслей» и отменить уже вынесенное решение. Царь «представил ему, что употребление табаку допущено в России для иностранцев, приезжающих и живущих в ней, и чего запретить им не можно, а привычка у них к оному так велика, что если запретить его, то значит... запретить их въезд в Россию».
Осуждение табака оказалось равно осуж­дению самих ново­введений и принятию собственной – не столько личной, сколько общественной и идеологи­чески определенной – позиции, связанной с церковным расколом. Табак, явившийся одной из злободневных примет идеологических перемен, стал в этих условиях еще одним пунктом конфессионального разногласия.

Моральное зло

В русской культуре курение выступает как признак бездушия и безверия, что провоцировало многих авторов к морализатор­ству. Одним из тех, кто отдал такому морализаторству пате­тическую дань, был, в частности, Лев Толстой, заклей­мивший курение как сред­ство, заглушающее в человеке голос совести («Для чего люди одурманиваются», 1896): «Жизнь не такова, какая бы она должна быть по требованиям совести. Повернуть жизнь сообразно этим требованиям нет сил. Развлечения, которые бы отвле­кали от сознания этого разлада, недостаточны или они приелись, и вот для того, чтобы быть в состоянии про­должать жить, несмотря на указания совести о непра­вильности жизни, люди отравляют, на время прекра­щая его деятельность, тот орган, через который про­являются указания совести, так же как человек, умышленно засоривший себе глаза, скрыл бы от себя то, что он не хотел бы видеть».
Благодаря курению человек проявляется, таким об­разом, с худшей – животной – стороны своей приро­ды и становится способен к тому, чего бы «по совести» он никогда не сделал. Так, например, рассказывается о поваре, который, задумав зарезать свою барыню, не мог этого сделать, пока не выкурил папироску. Вспо­минается о том, что сам автор курил тогда, когда ему хотелось забыть то, что он помнил. Спрашивается: «Почему игроки почти все курят? Почему из женщин менее всего курят женщины, ведущие правильный образ жизни? Почему проститутки и сумасшедшие курят все?» и т. д. То есть курение – это зло, потому что это прежде всего моральное зло. Медицинские аргументы важны, но особой роли в этом выводе они не играют.

Потеря чистоты

Представи­тели официальной православной церкви традиционно оценивают курение как занятие греховное. Но осуждение курения к концу XIX века уступает молчаливому признанию церковью курящей паствы. Зато в Русской зарубежной православной церкви борьба с курением среди молодежи становится одним из важнейших направлений в стратегии поддержания религиозного движения.
Так, например, священник Александр Ельчанинов в своем парижском далеке, адресуясь к мо­лодежи, проповедует:
«Низость и пошлость мотивов у начинающих ку­рить – быть как все, боязнь насмешек, желание при­дать себе веса. Одновременно – психология труса и жулика. Отсюда отчуждение от семьи и друзей. Эстети­чески – это пошлость, особенно невыносимая у девиц. Психологически – курение открывает дверь всему за­прещенному, порочному. <...> Первая папироса – пер­вое падение, потеря чистоты».

Культурные традиции

В разных культурных традициях курение часто воспринималось как символ особого поведения, смысл которого оказывается многозначным и идеологически текучим.
В русской культуре конца XIX века демонстративное курение связывалось с образом студента-разночинца, нигилиста, социал-рево­люционера. В Европе и Америке курение стало знаком-демонстрацией женской эмансипированности.
Для окружающих часто более важным оказывался не столько сам факт, что человек курит, сколько – какой табак и как. В начале ХХ века крестьяне курили исключительно махорку. Сигара же была знаком финансовой, социальной или ин­теллектуальной отмеченности. Их курили аристократы, барины и революционеры. То есть те, кто так или иначе противопостав­лял себя «простым» согражданам.
Первым, кто закурил сигару в русской литературе, был Герцен. Сигара для него была напоминанием о временах бурной юности, ностальгической приметой мира, чуждого однообразию и наступающей безвкусицы. Потом курящие герои появились у Толстого («Холстомер», «Севастополь в августе 1855 года»), Гончарова («Обломов»), Гаршина («Встреча»).
Замечательную сценку, подчеркивающую социальную символику сигары, находим в «Хромом барине» А.Н.Толстого. Герой повести – крепостник, лицемерно пекущийся о крестьянских нуж­дах, – «однажды, приказав привести в комнаты кривого Федьку-пастуха, усадил его на шелковый диван, пред­ложил сигару и сказал: “Теперь вы, Федор Иванович, самостоятельная и свободная личность, привет­ствую вас, можете идти, куда хотите, но если желаете у меня служить, то распорядитесь, будьте добры, и вас в по­следний раз высекут на конюшне”».
В революционные годы курению сигар противопоставлялось курение папирос. То было противопоставление не куритель­ных пристрастий, а идеологических вер. Коль скоро сигара предполагает буржуя и вообще «слуг капитала», то папироса символизировала их антагонистов.